— Это потому, что никто уже не боится, — подумав, ответил представитель НФОТ.
— Даже бомбежек и воздушных налетов?
— Конечно, мы их боимся, но скорее из досады, нежели из страха. К тому же мы находим способы избежать их. В прошлом, когда режим еще держался здесь, мы не могли избежать жестокости местных гарнизонов, пыток, случайных арестов. Этот ужас слишком долго подавлял нас. Когда же мы преодолели страх, знаете что случилось?
— Нет, а что?
— Мы обнаружили, что этот страх нагоняют соломенные чучела и что свободу нужно лишь взять в свои руки.
Мы подошли к саду стел. Прохаживаясь среди огромных монолитов, я поражался искусству и умению забытой культуры, создавшей их. И вспомнил, как в 1983 году монах-хранитель говорил мне, что их устанавливали с помощью ковчега — «ковчегом и небесным огнем».
В то время я еще не понимал, как следует воспринимать слова старика. Сейчас же, после всего, что узнал, я уже понимал, что он мог говорить правду. За свою историю священная реликвия совершила немало замечательных чудес, так что подъем нескольких сотен тонн камня не составил бы для нее особого труда.
ЧУДО, СТАВШЕЕ РЕАЛЬНОСТЬЮ
В четыре вечера в домик для гостей пришел отец Хагоса, сообщивший, что помощник главного священника примет нас. Он добавил, что по протоколу не сможет сопровождать нас на встречу, и подробно объяснил, куда мы должны явиться.
Мы с Хагосом пошли в церковь Святой Марии Сионской и вошли в лабиринт жилых помещений в задней части огороженного участка. Пройдя под низкой аркой, мы оказались перед дверью, постучали и были впущены в сад, где на скамейке сидел старий в черных одеждах.
При нашем приближении он шепотом отдал какую-то команду. Хагос повернулся ко мне и сказал:
— Вы должны остановиться здесь. Я буду говорить от вашего имени.
Начался серьезный разговор. Следя за ним на расстоянии, я чувствовал себя… беспомощным, парализованным, ничтожным, неполноценным. И размышлял, не следует ли мне броситься к старцу, чтобы взахлеб изложить свое дело. Но все же понимал, что мои страстные просьбы, какими бы прочувствованными они ни были, не будут услышаны ушами, которые прислушиваются лишь к ритмам традиции.
Наконец Хагос вернулся ко мне и объяснил:
— Я рассказал помощнику все. Он сказал, что не станет с вами разговаривать. Он сказал, что по такому важному вопросу, как ковчег, уполномочены говорить только Небураэд и монах-хранитель.
— Значит ли это, что Небураэд еще не вернулся?
— Еще нет. Верно. Но у меня хорошие новости. Помощник разрешает вам поговорить с хранителем.
Через несколько минут, пройдя по лабиринту пыльных тропинок, мы подошли к церкви Святой Марии Сионской. Обойдя ее, мы оказались перед металлической оградой, окружавшей часовню святилища. На какое-то мгновение я задержался, глядя сквозь решетку, мысленно рассчитывая, что секунд за десять я перевалю через ограждение и подбегу к запертой двери здания.
Ради шутки я рассказал о своих мыслях Хагосу, который наградил меня взглядом, полным ужаса.
— Даже не думайте об этом, — предостерег он и показал рукой за спину, на церковь Святой Марии Сионской, где слонялись без дела с десяток высоких молодых дьяконов. — Вас уважают как иностранца. Но если вы совершите такое кощунство, вас обязательно убьют.
— Где, вы думаете, хранитель? — спросил я.
— Он внутри. Присоединится к нам, как только будет готов.
Мы терпеливо ждали, пока солнце не опустилось. В сгущающихся сумерках наконец появился хранитель — высокий, мощно сложенный мужчина лет на двадцать моложе своего предшественника. И как у предшественника, его глаза были покрыты катарактами, и как предшественник, он был в плотном одеянии, сильно пахнувшем ладаном.
Он явно не собирался пригласить нас внутрь. Вместо этого он подошел к решетке и пожал наши руки через нее.
Я поинтересовался, как его зовут.
Он ответил скрипучим голосом:
— Гебр Микайл.
— Пожалуйста, — обратился я к Хагосу, — скажите ему, что меня зовут Грэм Хэнкок и что я провел два последних года, изучая историю и предания о ковчеге завета. Пожалуйста, объясните ему, что я приехал сюда из Англии за семь с лишним тысяч километров в надежде, что мне позволят увидеть ковчег.
Хагос стал переводить. Когда он закончил, хранитель произнес:
— Я знаю. Мне уже сообщили об этом.
— Вы позволите мне войти в часовню? — спросил я. Хагос перевел мой вопрос. Последовала долгая пауза, затем предугаданный ответ:
— Нет, я не могу это сделать.
— Но, — запинаясь, проговорил я, — я приехал, чтобы увидеть ковчег.
— Сожалею, но вы напрасно приехали, ибо вы его не увидите. Вам следовало бы знать это, раз, как сами говорите, изучали наши предания.
— Я знал это и все же надеялся.
— Многие надеются. Но никто, кроме меня, не может посещать ковчег. Даже Небураэд. Даже патриарх. Это запрещено.
— Я страшно разочарован.
— Есть вещи и похуже разочарования.
— Но вы ведь можете хотя бы описать мне, как выглядит ковчег? Думаю, я удовольствуюсь и тем, что вы расскажете мне.
— Ковчег подробно описан в Библии. Вы все можете прочитать там.
— Все же расскажите своими собственными словами, как он выглядит. В смысле тот ковчег, что покоится здесь, в святилище. Это действительно ящик из дерева и золота? Есть ли на его крышке две крылатые фигуры?
— Я не стану говорить о подобных вещах…
— И как его носят? — продолжал я спрашивать. — На шестах? Или как-то иначе? Он тяжелый или легкий?
— Я же сказал, что не буду говорить о подобных вещах, значит, не буду.
— Совершает ли он чудеса? — настаивал я. — В Библии ковчегу приписываются многие чудеса. А здесь, в Аксуме, он тоже творит чудеса?
— Он творит чудеса. И это само по себе… чудо. Это чудо, ставшее реальностью. И больше я ничего не скажу.
С этими словами хранитель снова просунул руку через ограждение и с силой пожал мою руку, явно прощаясь.
— У меня остался еще один вопрос, — не отступал я. — Всего один…
Едва заметный кивок.
— Завтра вечером начинается Тимкат. Вынесут ли подлинный ковчег на крестный ход к Май Шуму или копию?