Теперь он питался людьми, которых находил под землёй.
Он ел их, но они были роднее ему, чем этот мужчина в его руках.
Тень жил наверху.
Он жил как рок-звезда, знаменитость.
Даже когда он не играл в бога перед людьми, он работал на них.
Чужестранец считал это таким тревожащим. Это нервировало его — наблюдать, как другой живёт, будто он не был тем, чем он был; видеть, как другой так открыто и дерзко показывает свои отличия. Он жил как человек. Он трахался и любил как человек. У него была семья и друзья как у человека.
Семья, которую он выбрал, даже не состояла из вампиров.
Даже сейчас с ним не жило ни одного вампира.
Его ковен состоял из людей и гибридов, полукровок и чистокровных.
Это неправильно.
Всё в этом было неправильным. Богохульственным.
Неестественным.
Он невольно считал это иллюзорным, даже мрачно депрессивным. Этот другой, Тень… он, похоже, упивался тем, что притворялся человеком. Возможно, он даже считал себя человеком, пусть и в некой модифицированной манере. Возможно, он убедил себя, что это правда, что он всё ещё жив, что он всё ещё тот мужчина, которым был до того, как они выдрали самую важную часть его сущности.
Возможно, другой цеплялся за это.
Возможно, он цеплялся за обрывки своей человечности.
Возможно, он ментально слаб и не мог посмотреть в глаза правде.
Чужестранец решил, что другой должен верить в это. Когда Чужестранец держался за некую иллюзию того, кем он был раньше, за эту призрачную тень жизни, эхо его прежней сущности… он мог избегать взгляда на то, кем он стал.
Он мог не смотреть в лицо тому, кем он поистине стал.
Чужестранец никогда не думал вести себя так.
От одной лишь мысли об этом та человеческая жизнь казалась ещё более далёкой.
Он чувствовал себя ещё более мёртвым.
Он и был мёртвым.
Он мёртв уже долгое время.
Хуже того, он был мёртвым животным… уже не человеком, ибо человеку даже в смерти нужна душа. Без души он мог быть лишь зверем.
Звери жили как звери.
Когда звери притворялись людьми, они становились выродками.
Они становились богохульством.
Испуганный, булькающий, человеческий звук повторился.
Это был крик.
Слишком тихий, чтобы его мог услышать человек, он донёсся из-под ладошки, зажимавшей маленький ротик. Некто кричал в свою плоть и кожу, и теперь он также слышал дыхание. Он слышал панику, заставлявшую маленькое сердечко колотиться в груди.
Он слышал тяжёлое дыхание.
Он слышал скулёж и тихие всхлипы.
Он слышал так много.
Это больше не беспокоило его.
В отличие от другого, Чужестранец не обманывал себя относительно своей сути.
Лишь люди переживали из-за страха и боли других людей.
Он же был зверем.
Он плавно поднялся на ноги.
Для него тихие всхлипы, тяжёлое дыхание и скулёж означали лишь еду.
Они означали лишь цель.
В конце концов, он пришёл сюда за кормлением не просто так.
Он пропустил одного.
Он оставил кого-то в живых внутри.
В своём разуме он не видел существо сродни ему самому.
Он видел котёнка или, возможно, ягнёнка, стоявшего над трупом и блеющего от страха. Это существо плакало. Блеяло. Мяукало. Оно ждало спасения. Оно просило своих богов о помощи, о спасении. У существа была душа, но ему было уже всё равно.
Оно ждало, когда ему скажут, что этот ужас нереален.
Но зверь знал, что всё реально.
Это реально.
Неестественно, возможно… но реально.
Он никогда не смог бы объяснить это ребёнку. Ребёнок был безутешен. Он нашёл одного из своих, лишённого жизни, и теперь пищал как котёнок, брошенный под дождём.
К такому одиночеству Чужестранец всё же чувствовал некую жалость.
Он не мог его оставить.
Он не мог бросить его в таком же одиночестве, в каком жил сам.
Он скользящей походкой подошёл к гаражной двери, ведущей в двухэтажное здание. Он прошёл мимо ещё одного — мимо останков пищи, которые он бросил на ступенях.
Он едва взглянул в лицо.
Половину из них он схватил здесь.
Другую половину он поймал за возвращением после какого-то вечера вне дома.
Он ждал их.
Он ждал часами.
Он заново вошёл в дом.
Прямо за дверью находилось длинное неформальное фойе.
Передняя. Раньше эту комнату называли так. Стиральные машины и шкафчики выстроились вдоль стен, начинаясь сразу за низенькими полочками для ботинок и туфель. Когда Чужестранец был ещё жив, у его человеческой матери была похожая комната. В отличие от этого помещения, соединявшего кухню с гаражом, передняя его матери вела из заднего двора в отдельную прачечную комнату.