Исаак, стоя по другую сторону от меня, шумно вздохнул. В единственной руке он держал дивную белую розу – любимый цветок моей матери. Пальцы его дрожали, но уже не из-за диббука или болезни – он плакал.
– Четвертый – взрастить семена. К пыли пыль, весна за зимою, – прошептал он, и огонь отражался в его очках, держащихся на кончике носа. Скрепя сердце он подставил нежные кремовые лепестки под жар камина, и те начали тлеть вместе с воспоминаниями, от которых его небритые щеки сделались мокрыми и солеными. – Прощай, Виктория Дефо, любовь моя.
Треск очага убаюкивал ноющее сердце. Я взяла отца за руку, когда он снова встал рядом. Он не смотрел на меня, прикованный взглядом к белой розе, сгорающей у него на глазах, как когда-то сгорала от рака Виктория.
Коул отстранился от моего плеча и шагнул к камину, ведомый его жаром и треском.
– Пятый – окрепнуть надолго. К пыли пыль, весна за зимою. – Остановившись без чьей-либо помощи точно перед очагом, Коул протянул руку и бросил в него васильки. – Я расстаюсь со своей слабостью.
Он покачнулся, и Сэм поймал его, чтобы помочь найти свое место возле меня. Тогда пришел мой черед.
– Шестой – темные дни теперь ушли. К пыли пыль, весна за зимою. – Я смяла подсолнух, раскрошила в пальцах и, зажмурившись, бросила туда, где уже обратился в пепел весь букет Остары. – Прощай, мое прошлое, вся моя боль и беспомощность. Здравствуй, моя сила с весною и благодатью. Да будет так!
Вместе мы дождались, когда листья и зелень окончательно смешаются с углями и оставят в память о себе лишь аромат тлеющих трав. А затем, улыбнувшись друг другу, вернулись к столу.
– У меня на тебя свои планы, – промурлыкала я Коулу на ухо, удержав его, когда он уже садился. – Нам нужно наверх. Или ты еще не наелся?
– Наелся, – выпалил Коул, едва дослушав, и тут же забыл о подносе с шоколадным пудингом, который вынесла из кухни Зои. – Идем!
Его бурная реакция согрела меня изнутри. Я протащила Коула через весь зал и утянула наверх прежде, чем кто-то успел обратить на нас внимание.
Он то и дело спотыкался на лестнице, из-за чего подъем на третий этаж занял больше времени, чем я рассчитывала. Но там, кроме Тюльпаны, нас точно никто не мог потревожить: любые звуки поглощались дубовыми панелями на стенах и извилистыми коридорами. Добравшись до ванной комнаты, которая раньше предназначалась лишь для Верховных ведьм и ритуальных купаний, я закрыла за нами дверь запечатывающим заклятием, чтобы оградить от незваных гостей.
В глубине комнаты, выложенной изумрудной мозаикой, стояла ванна из литьевого мрамора на четырех золотых ножках. Над ней находилось окно с витражным рисунком, изображающим пеструю колибри. Здесь было холодно и темно, и я на ощупь нашла тумбу под раковиной, где хранились свечи. Маленькие и округлые я вставила в жирандоль, а пеньковые с двумя фитилями расставила в пустых метах. Когда свечами, пахнущими ванилью и кардамоном, были усеяны даже бортики ванны и каменный подоконник, я прошептала:
– Fehu.
Они вспыхнули, и ванную комнату озарило желтое свечение. Все это время Коул стоял у двери, не задавая вопросов, и прислушивался к моим шагам, пока я суетилась, подготавливая своеобразный «алтарь». Крутанув бронзовые вентили и пустив струю горячей воды, я добавила в ванну несколько капель сандалового масла и толченые цветки ворожеи.
– И что ты делаешь? – наконец-то подал голос Коул, склонив голову набок.
– У Остары много традиций, – начала я и, опустившись перед наполняющейся ванной на колени, вдохнула ароматный пар, поднимающийся от воды. – Но у всех одна цель – очищение. Сначала уборка и прощание со старым, а потом омовение. Обычно юноши моют девушек – это сулит плодотворный год…
– То есть мне надо помыть тебя? – быстро сообразил Коул, и его лицо озарила мальчишеская улыбка. – Ну, уж это я могу!
Я повернулась к Коулу и медленно стянула с себя тунику, жалея, что он не видит, как я обнажаюсь для него. Но Коул слышал это по шороху ткани: одежда упала к моим ногам, и он облизнул пересохшие губы, покачнувшись навстречу мне.
Освободившись и от белья, я переступила ворох одежды и подошла к Коулу. Прижалась к нему, чтобы он ощутил каждый изгиб моей фигуры не только руками, но и всем телом.
– Ты тоже должен раздеться, – прошептала я, глядя ему в глаза. В сиянии свечей они светились серебром, как два лунных блюдца. – Мы немного изменим ритуал.
Коул не стал возражать. Он быстро избавился от сатиновой рубашки, а затем расстегнул брюки, которые я тут же дернула вниз, чтобы помочь ему. Прислонившись к моему лбу своим, Коул тяжело дышал, но соблюдал целомудренную дистанцию. Даже не целовал – только делал, что я велела. Как и всегда.