- Перестань, это несправедливо!
- Что такое справедливость? - Она взяла на руки котенка, с которым играла. - Я иду домой, становится прохладно. - И она ушла в дом, бесшумно ступая по траве босыми ногами.
Если бы наука семантика развивалась так же быстро, как психодинамика, Соединенные Штаты никогда бы не оказались под властью диктатуры, не произошла бы Вторая Революция. Все научные принципы, воплощенные в Завете, ознаменовавшем конец Революции, были сформулированы еще в первой четверти двадцатого века.
Но труды пионеров семантики С К. Огдена, Альфреда Корзинского и других были известны всего лишь горстке студентов, тогда как психодинамика, в силу непрекращающихся войн и чудовищно возросших требований торговли, прогрессировала с головокружительной скоростью.
Семантика, изучающая значение слов в передаче смыслового содержания, впервые давала научный метод подхода в объяснении любого акта повседневной жизни. Поскольку семантика оперировала устными и письменными словами как определяющим аспектом поведения человека, вначале ошибочно считали, что она имеет значение только для профессионалов, работающих со словами - писателей, рекламщиков, профессоров этимологии и т д. Некоторые прогрессивные психиатры попытались применить ее к личностным проблемам человека, но их работы были смыты волной массовых психозов, ввергнувшей Соединенные Штаты в психологический кошмар Средневековья.
Завет был важнейшим научным социальным документом, и нужно отдать должное его главному автору, доктору Михаю Новаку, тому самому Новаку, который во время Революции был штабным психиатром революционной армии Революционеры хотели предоставить человеку максимум личной свободы. Каким же образом они хотели добиться этого с высокой степенью математической вероятности.
Прежде всего, они отбросили концепцию "справедливости". При семантическом изучении слова "справедливость" оказалось, что у него нет эталона - не существует какого-либо явления в среде, имеющей параметры времени и пространства, на которое можно было бы указать и заявить: "Это есть справедливость". В науке имеет право на существование то, что поддается наблюдению и измерению. Справедливость не относится к таким явлениям, поэтому она не может значить одно и то же в различных обстоятельствах. Попытка "взвесить" справедливость противоречит материализму.
Но вред, физический или экономический, может быть определен и измерен. Поэтому Завет запрещал гражданам причинять вред друг другу. Любой акт, не ведущий к причинению физического или экономического вреда какому-либо отдельному лицу, считался законным.
Но поскольку была устранена концепция "справедливости", не могло быть никаких рациональных критериев наказуемости. Наука о наказаниях заняла почетное место на архивной полке. И все же, поскольку было непрактично позволять источнику опасности оставаться в обществе, нарушители порядка подвергались осмотру и потенциальным рецидивистам предлагался выбор: либо пройти психологическую обработку, либо покинуть общество - удалиться в Ковентри.
В первых проектах Завета содержалась мысль о том, что ненормальные в социальном отношении люди должны быть госпитализированы для лечения, поскольку современная психиатрия в состоянии излечить все отклонения от нормы. Однако Новак воспротивился этому.
- Нет, - возражал он. - Правительству ни в коем случае не должно быть позволено лезть в душу граждан без согласия последних, иначе у нас возникнет еще большая тирания, чем существовала раньше. Каждый человек имеет право на свободу выбора: принимать или не принимать Завет - даже в том случае, если мы считаем его безумцем!
Когда в следующий раз Дэвид Мак-Киннон попытался найти Персефону, он обнаружил ее чрезвычайно взволнованной. Его собственная оскорбленная гордость тут же была забыта.
- Ну, моя дорогая, - сказал он, - что же произошло в этом мире?
Постепенно он понял, что она присутствовала при разговоре Мэги и Доктора и впервые услышала о предстоящей военной операции против Соединенных Штатов. Он похлопал ее по руке.
- И это все? - облегченно заметил он - Я думал, что-нибудь случилось с тобой.
- "И это все..." Дэвид Мак-Киннон, ты хочешь сказать, что знал обо всем этом и не беспокоился?
- Я? Чего ради? Да к тому же что бы я мог сделать?
- Что бы ты мог сделать? Отправиться туда и предупредить их - вот что бы ты мог сделать... А если говорить о том, чего ради... Дэйв, ты невозможен!.. - Она расплакалась и выбежала из комнаты.
Он внимательно смотрел ей вслед, открыв рот от изумления, а потом в нем заговорил его самый далекий предок, заметивший, что женщин трудно понять.
Персефона не пришла обедать Мак-Киннон спросил у Доктора, где она.
- Уже пообедала, - сказал ему Доктор, не отрываясь от еды. - И отправилась к Воротам.
- Что? Почему вы ей это позволили?
- Свободный человек. Да она меня бы и не послушалась. С ней ничего не случится.
Последних слов Дэйв уже не слышал, так как стремительно выбежал во двор. Персефона выводила из сарая маленький автомобильчик.
- Что тебе нужно? - спросила она с холодным достоинством, явно не соответствовавшим ее возрасту.
- Ты не должна этого делать! Именно там ранили Сгиню!
- Я еду. Пожалуйста, уйди с дороги.
- Тогда я поеду с тобой.
- Зачем?
- Чтобы присмотреть за тобой.
Она презрительно фыркнула:
- Как будто кто-то посмеет дотронуться до меня.
В том, что она сказала, была некая доля правды. Доктор и все его близкие пользовались личной неприкосновенностью - в отличие от всех остальных обитателей Ковентри. Это объяснялось тем, что в Ковентри почти совсем не было компетентных медиков. Врачи очень редко совершали преступления против общества. От психотерапии они отказывались тоже крайне редко, так что в Ковентри попало лишь несколько шарлатанов, от которых больным и раненым проку было мало. А Доктор был лекарем по натуре - он добровольно уехал в ссылку, чтобы иметь возможность практиковать без всяких ограничений. Его никогда не интересовала сухая теория, единственное, что ему было нужно, это пациенты - и чем сложнее был случай, тем большее удовлетворение он испытывал, когда больной выздоравливал.
Он был выше обычаев и выше закона. В Свободном Государстве сам Освободитель зависел от него, поскольку Доктор делал ему инъекции инсулина, предотвращая, таким образом, его смерть от диабета. В Новой Америке у него были покровители такого же ранга. Даже среди Ангелов Господа Бога сам Пророк выполнял указания Доктора без всяких возражений.
Но Мак-Киннона это не успокаивало. Он боялся, что какой-нибудь тупой болван мог причинить зло девочке, не зная о ее особом статусе. Но высказать свои соображения он не смог: Персефона внезапно тронула машину, и ему пришлось отскочить в сторону. Когда он встал на ноги, она была уже в долине. Догонять было не на чем.
Вернулась она меньше чем через четыре часа. Мак-Киннон этого и ожидал: уж такой ловкий человек, как Сгиня, не смог добраться до Ворот ночью, вряд ли молодой девушке удалось бы сделать это средь бела дня.
Теперь Мак-Киннон с нетерпением ждал случая, чтобы поговорить с ней. За время ее отсутствия он обдумал сложившуюся ситуацию. То, что ее затея не удастся, было ему известно заранее. Необходимо реабилитировать себя в ее глазах. И он сделает это самым лучшим способом: сам отправится к Воротам!
Возможно, она попросит его о такой помощи. Почему бы и нет? Ко времени ее возвращения он убедил себя в том, что она наверняка попросит его о помощи. Он согласится просто, но с достоинством - и пойдет, может быть, его ранят или убьют, но он станет героем, если даже ему ничего не удастся сделать