– Я написала завещание и все оставила тебе, Том.
Он не знал, что ответить, и произнес только:
– Большое спасибо.
– Я не ставлю никаких условий, – продолжала старушка, – в моем завещании их нет, но мне хотелось бы попросить тебя об одной вещи. Точнее, о двух. Мне было бы очень приятно, если бы ты поступил в университет и стал изучать музыку. Впрочем, уверена, ты в любом случае это сделаешь. И еще. Оставь в покое рояль и трубу.
– Но они мне вовсе не мешают!
– Сделай это ради меня, Том, я прошу.
Подросток подумал, что это – ужасно дурацкий мотив для того, чтобы что-то делать. Или не делать. Отказываться от чего-то только потому, что кто-то тебя об этом просит? Смешно. Тем не менее он дал бабушке обещание, которое она просила, хотя про себя подумал, что прекратит только играть на рояле в ее доме, а вот игру на трубе и уроки пения продолжит. После этого делать у бабушки в гостях ему, в общем-то, стало нечего, но он не перестал туда ходить. Напротив, юноша приходил даже чаще, чем раньше. Идея любезничать с человеком, который оставил тебе кучу денег, в принципе, не нравилась Тому, но именно по этой причине он и ездил к старушке.
А еще он ей врал. Не только говорил о том, что бросил петь и играть на трубе, но еще и сочинял всякие небылицы, вроде той, что в школе его выдвинули на конкурс юных музыкантов года.
После поступления в Гилдхоллскую школу музыки и театра обманывать стало незачем. Более того, юноша уже думал, что с ложью покончено раз и навсегда, поскольку его в любом случае ждут быстрый успех, слава и богатство. В Гилдхолле, где никто не говорил ему, что он должен прекратить петь, он получал прекрасные оценки, о которых с гордостью рассказывал бабушке. Но однажды, после того как он провел с ней воскресенье, случилось то, что совершенно изменило его жизнь.
Чаще всего, когда Мюррей возвращался домой в Илинг или отправлялся послушать музыку в Центр искусств в Барбикэне, бабушка подбрасывала его до станции «Рикмэнсворт», одной из последних станций на севере линии Метрополитен. Иногда, если позволяла погода, он шел пешком. В тот день погода была отличная, и Том вполне мог бы пройтись до станции, или его, как обычно, отвезла бы туда бабушка. Но пока они сидели в саду, зашел разговор о ее соседе, мотоциклисте, который собирался поехать в Сити в семь вечера. Мюррей никогда прежде не ездил на мотоцикле, а у Энди имелся запасной шлем. По каким-то невнятным причинам он должен был ездить в Сити каждое воскресенье. Том терпеть не мог долгую и утомительную поездку на метро с несколькими пересадками через Харроу, Нортвуд и Уэмбли до Бейкер-стрит и поэтому легко согласился, чтобы Энди его подбросил.
Когда все случилось, они находились на узкой извилистой дороге, идущей вдоль Бэтчворт-Хит, и отъехали от дома бабушки всего лишь милю. Энди обогнал огромный грузовик – один из тех монстров, которым давно следовало бы запретить появляться на дороге, – и врезался в «Вольво», двигавшийся по встречной полосе. Все, кроме водителя мотоцикла, намного превышали скорость, а ему ее как раз не хватило. Том слетел с мотоцикла и ударился головой о дерево. Его спас шлем. Энди же мгновенно умер под колесами «Вольво».
Прежде чем Мюррей смог вернуться в колледж, он полгода провел в больнице. У него были сломаны нога, несколько ребер и ключица, а еще – левая рука в нескольких местах.
– Хорошо, что ты не пианист, – сказал ему хирург-ортопед.
Наверное, этот тип думал, что на флейте играют только ртом.
Тем не менее самое гнетущее впечатление на Тома оказали не многочисленные переломы, пусть и серьезные. Трагедией для него стало то, что произошло внутри его головы. Точнее, то, что, как он думал, произошло, поскольку томография головного мозга, сделанная в больнице, показала, что там нет ничего, о чем стоило бы беспокоиться. Да, он не проломил череп, его мозг не был поврежден. Но как объяснить им всем, что он совершенно изменился? Например, вспышки гнева из-за совершеннейших пустяков – это было чем-то новеньким. Да и вообще раздражительность. А головные боли? При этом молодой музыкант потерял все свои амбиции, утратил дух соперничества и самое важное – потерял свою музыку, свою любовь и потребность в ней.
Наконец его выписали. Мизинец на левой руке навсегда остался неподвижным, и рука была уже не той, что прежде, хотя в целом – здоровой. Ему советовали сделать другие операции, но Том вовсе не был уверен, что этого хочет. Он не знал, сможет ли играть на флейте, а попробовать боялся.
Отец сказал ему, что нужно вернуться в университет.
– Мне придется заново пройти весь второй курс, – возразил юноша, – они всегда так делают.