Эрнест Джарвис повесился. С сороковых годов дела в его школе шли все хуже и хуже. Количество учениц постоянно сокращалось. Сначала их стало пятнадцать, потом – десять и наконец осталось всего трое. Ушли те времена, когда они с женой могли позволить себе держать четырех преподавателей. Теперь всех троих семнадцатилетних девиц учила сама Элизабет. Она умерла от сердечного приступа в конце июля, когда школу покинула последняя из учениц, – словно позволила себе умереть только после того, как до конца исполнила свой долг. У Эрнеста больше не было ни жены, ни работы – оставалось лишь немного денег и, камнем на шее, слоноподобный домище, на ремонт которого требовалось, по меньшей мере, десять тысяч фунтов.
В «Школе Кембридж» имелся колокол, который никогда не звонил, в который никто никогда не пытался звонить. Висел он в бельведере, который Эрнест гордо именовал колокольней, даже после того, как его сестра Сесилия объяснила ему значение слова «бельведер», то есть «прекрасный вид». Он приобрел колокол на Камденском рынке и повесил его, намереваясь ежедневно звонить, созывая на уроки вечно опаздывающих девочек. Но сестра вскользь заметила, что школы, подобные этой, не имеют никаких колоколов и что колокол сразу понизит класс заведения, отпугнув состоятельных родителей потенциальных учениц. Тем не менее колокол остался, и веревка от него через специальные отверстия спускалась с крыши по всем этажам вплоть до маленькой каморки, служившей одновременно раздевалкой и звонарной. Примерно через год веревку смотали и повесили на «утку»[7], укрепленную на верхнем этаже.
Эрнест Джарвис продумал все, что требовалось, причем это должно было занять у него приличное время. С помощью какого-то инструмента, судя по царапинам – отвертки, он вытащил пробки, тридцать лет закрывавшие отверстия между этажами. Отвертку он затем положил обратно в ящик с инструментами в сарае. Аккуратность была одним из главных достоинств этого человека.
Когда он снимал веревку с «утки», колокол звякнул. Возможно, Эрнест забыл, что колокол может звонить, но не исключено, что колокольный звон был последней проблемой, которая заботила его в тот момент. Сесилия Дарн, проживавшая по соседству, говорила, что услышала одинокий удар колокола где-то в восемь утра. Чуть позже она, естественно, услышала еще несколько, а минут через пятнадцать раздался ужасающий трезвон. В общем-то, колокол слышали многие, но, похоже, одна только Сесилия обратила внимание на самый первый удар, прозвучавший, когда ее брат разматывал веревку и случайно дернул за язык колокола, качнув его.
Эрнест пропустил веревку через открытые им отверстия до самой раздевалки, где когда-то висели светло-коричневые плащики и фетровые шляпки с бледно-голубыми «кембриджскими» ленточками. В ноябре 1958 года каморка пустовала. Там был лишь ряд крючков на одной стене, да такой же ряд на противоположной, находившейся в восьми футах от нее. Маленькое окошко высоко под потолком, прямо напротив двери, было матовым с полосой красного, почти пурпурного стекла в самом верху. Каменный пол покрывал бежевый линолеум с узором в виде королевских лилий. Табурет хозяин школы взял в одной из классных комнат. Это был учительский табурет, стоявший у кафедры. Впрочем, как оказалось, он так его и не использовал. Эрнесту было уже под семьдесят, и он страдал артритом. Возможно, он просто побоялся забираться на табуретку, чтобы совершить то, что задумал. Когда его нашли, табурет стоял рядом. Тут же обнаружился перевернутый стул из гостиной, который Эрнест посчитал более подходящим для своей цели.
Несмотря на то что в доме успели побывать и даже пожить множество людей, табурет со стулом все так же находились в той раздевалке, когда в Школу переехал сам молодой Джарвис. Табурет стоял в одном ее углу, слева от окошка, а стул – в противоположном. Казалось, они были расставлены каким-нибудь уборщиком, наводившим здесь порядок и не знавшим, что в этой комнате повесился хозяин. Впрочем, веревка с потолка уже не свисала. Джарвис, вступивший во владение домом тридцать лет спустя после смерти деда, нашел ее скрученной на «утке». Он еще подумал, не та ли это веревка, но не решился спрашивать об этом свою мать.
Скорее всего, веревка была та же самая, потому что в «Школе» с тех пор, как повесился дед, ничего не изменилось. Другая родственница Джарвиса, тетка Эвелина, сестра Эрнеста и Сесилии, жила в их комнатах до самой своей смерти. Потом Тина Дарн, дочь Сесилии, бывшая на год или два старше Джарвиса, убедила Элси позволить ей поселиться в «Школе» и основать там коммуну. Сама Тина прожила там около шести месяцев, и приглашенные ею коммунары, трудяги и идеалисты, починили оконные рамы и посадили в саду овощи. Но в самой «Школе» никто из этих людей ничего не изменил. Да они и не смогли бы это сделать. Теперь на ремонт старого дома потребовалось бы не десять тысяч фунтов, а все сорок.
Эрнест завещал своей единственной дочери все, чем владел. Под «всем» подразумевалась «Школа Кембридж» и девяносто восемь фунтов в банке. Если подумать о том, что в 1925 году грамотно вложенный семейный капитал приносил весьма приличный годовой доход в тысячу фунтов, можно заключить, что Эрнест был не очень сведущ в финансовых делах. Возможно, это послужило одной из причин, почему он взобрался на тот стул и сделал петлю, завязав на веревке прочный скользящий узел и навернув целых десять витков.
Это сработало. Когда он спрыгнул, оттолкнув стул, зазвонил колокол. Должно быть, несчастный старик долго бился и дергался, потому что колокол звучал и звучал, разнося по округе тревожный набат, прежде чем окончательно затихнуть. Одна соседка, услышавшая трезвон впервые за пятнадцать лет, что жила на этой улице, добрых полчаса гадала, что бы это могло значить, а потом поспешила к «Школе».
Мать сказала маленькому Джарвису, что дедушка ушел к Иисусу. Она ничего не говорила о том, какой «транспорт» тот выбрал для своего путешествия, но немного погодя Джарвис услышал ее разговор о самоубийцах, в котором прозвучало имя «несчастного Эрнеста», и сделал правильный вывод. Когда ему исполнилось пятнадцать, Элси рассказала, что ее отец и его дед повесился. Юноша изводил мать разговорами о том, почему они не переедут жить в «Школу», вместо того чтобы пускать туда посторонних людей, и она была вынуждена наконец все объяснить.
– Я никогда не смогу там жить, – сказала она, а в конце, по своему обыкновению, добавила: – Не говоря уже о том, что нужно потратить тысячи, прежде чем там смогут поселиться цивилизованные люди.
Ни тетю Эвелину, ни двоюродную сестру Тину, ни тех идеалистически настроенных огородников она к таковым явно не относила. Элси, Джарвис и его отец проживали в доме на две семьи в Уимблдоне. Ее сын не выносил этот пригород, но сделать ничего не мог – ему оставалось только ждать, когда он повзрослеет. Иногда, впрочем, он наведывался в Западный Хэмпстед и заглядывал в «Школу», где жили коммунары. Он наслаждался каждой минутой, проведенной там, и размышлял о том, как здорово было бы переселиться туда самому. Изредка он даже оставался в «Школе» на ночь. Засыпая на полу классной комнаты, которая находилась на первом этаже и почему-то звалась «переходный класс», он слышал перестук вагонных колес, доносившийся со стороны сада, и ему казалось, что это самый прекрасный звук на свете. Возвращаясь на следующий день домой и стоя на платформе станции метро в направлении «Бейкер-стрит», он заметил, как поют рельсы при приближении поезда, причем звуки доносились до него куда раньше, чем в поле зрения появлялся сам поезд. А еще молодой человек увидел, как трепещут в ожидании серебристые рельсы Западного Хэмпстеда.
7
«У т к а» – двурогая металлическая деталь, укрепленная на палубе или иной части судна, для закрепления на ней бегучего такелажа.