Рассказывают, однажды поднялась паника в связи с приездом какой-то комиссии из Всесоюзного промышленного объединения «Союзлитмаш». Зачем? По какому вопросу? На всякий случай поручили начальнику отдела кадров Г. Г. Патину состряпать очередной фиктивный наряд. Состряпал. Получилась кругленькая сумма в 1500 рублей. Остались ли гости довольными, прошел ли прием в теплой и дружеской обстановке, до конца и не выяснено. Но точно известно, что никаких непорядков на заводе и на сей раз не обнаружили. Ну, нет их, и все тут. Прямо-таки полный ажур.
Ясно, что упущенное в самом начале уже не могло стать достоянием гласности позже, когда Листовкин оброс сообщниками, заматерел, стал действовать хитрее, обдуманней, нашел средства и методы маскировки преступления. Правда, эти средства и методы не были такими уж сокрытыми, чтобы их невозможно было обнаружить. Для специалистов, добросовестно относящихся к своим обязанностям, тут не было особых трудностей. Смогли же пять следователей Комсомольска-на-Амуре и Хабаровска даже спустя годы распутать все ниточки, найти концы и всех причастных к хищениям.
Ущерб, нанесенный государству группой Листовкина, составил несколько десятков тысяч рублей. К счастью, не безвозвратный. Потому что благодаря своевременным мерам, принятым работниками правоохранительных органов, его удалось почти полностью возместить за счет конфискации у подсудимых вкладов на сберегательных книжках, наличных сумм и ценностей, принадлежащего им имущества. Остальное им придется погашать, работая в исправительно-трудовых учреждениях, куда они направлены на длительные сроки по приговору суда.
Когда заходит речь о сроках, читатель, возможно, сетует на авторов за то, что они не называют всех прошедших по делу лиц и не указывают точное количество лет, которое им придется быть вне общества. Но, право же, есть ли надобность приводить иной раз весьма длинные списки осужденных. Главное не в этом — в неотвратимости наказания. Неотвратимости! В этом социальный и политический смысл правосудия.
По совести говоря, речь об этом зашла не столько для того, чтобы избежать возможных упреков со стороны читателей, сколько для того, чтобы отвлечься на время от преступников из группы Листовкина и перенести акцент на нечто другое, от чего тоже зависело ее своевременное разоблачение. На наш взгляд, это «нечто» настолько важно и настолько принципиально, что без него все здесь рассказанное будет выглядеть документом с зачеркнутыми строчками: смысл его в общем и целом ясен, а вот определенные частности, не менее существенные, затерялись. Да и многое осталось невыясненным.
Начнем с того, что Листовкин и его приближенные сочиняли аккордные и иные наряды не только (добавим и не столько) на самих себя, сколько на подставных лиц, которые, расписавшись в ведомостях, смиренно возвращали полученные деньги либо заместителю директора по экономическим вопросам, либо кому-нибудь из его шайки. Таких, как ни прискорбно, было немало. То и дело мелькают фамилии людей, оказывавших услуги «фирме». Безвозмездно, из желания угодить, порадеть начальству.
По делу опрошено более трехсот свидетелей, и каждый из них — каждый! — мог своевременно разоблачить преступников. Мог, но не торопился. На вопрос, почему молчали, беспомощно разводили руками, либо ссылались на то, что мы, дескать, «люди маленькие», «нам вступать в борьбу трудно, того и гляди съедят». Такая, понимаете, «философия», обывательская, негражданственная, трусливая.
Правда, так поступали не все. Зоя Алексеевна Головко, преподавательница местного политехнического института, в течение трех месяцев проходила стажировку в плановоэкономическом отделе Амурлитмаша. По месту работы за ней, разумеется, сохранялась заработная плата. Но то ли от широты души, то ли в надежде, что Головко может ему пригодиться в будущем, Листовкин повелел начислять ей зарплату и на заводе. Сумма за три месяца собралась солидная — почти 600 рублей. К удивлению людей, привыкших измерять порядочность в деньгах, Зоя Алексеевна от неположенных денег отказалась. И твердо стояла на своем.
Что ж, проверку на честность она прошла. Но прошла, мы бы сказали, наполовину. Ей осталось, казалось бы, сделать еще один шаг — поставить кого следует в известность о попытке за счет государства проверить ее на чистоплотность. Зоя Алексеевна, повторяем, сама ничем не позволила себя запятнать, и тут мы не можем предъявлять к ней никаких претензий. Тут она чиста. Но чиста ли она в том, что побоялась или не решилась (не хотела руки марать, считала такой поступок недостойным) просигнализировать о непорядке… Чего тут больше: наивности или гражданской инфантильности, бесхребетности или равнодушного отношения к охране народного достояния?