— Вы что, шутите? — чуть отстранилась Кострикина. Но грабитель не шутил. Изо всех сил он рванул тонкое полистироловое ограждение кассы и громко повторил: «Давай деньги, иначе стреляю! — И, направив револьвер в сторону растерявшихся покупателей, несколько раз повел им по лицам застывших от ужаса людей. Еще скомандовал: — Стоять всем на месте!»
Валентина хотела было броситься в дверь, что была за ее спиной, но Дзубан, разгадав ее намерение, повернул к ней пистолет: «Стоять!»
Все остальное длилось не более трех минут. В напряженной тишине Анна Степановна успела закрыть кассовый аппарат с деньгами, отбросила кинутую ей черную сумочку и, чуть отстранившись от упершегося ей в бок нагана, нажала кнопку тревоги. Раздался резкий сигнал, и тотчас же Дзубан дважды нажал спусковой крючок. Выстрелы показались Вале не более чем ударами хлопушки, однако, увидев, как оседает Анна Степановна, все поняла.
Дежуривший в магазине старший сержант милиций Владимир Барсков принял сигнал и опрометью бросился в торговый зал на первом этаже. Там (он в мгновенье оценил обстановку) было все спокойно. Секунда — и Володя на лестнице, ведущей на второй этаж. К ней бросился и Дзубан. Они шли навстречу друг другу, два молодых человека, почти ровесники, — бандит и милиционер. Держа пистолет в руке и не рискуя выстрелить, чтобы случайно не попасть в людей или не подставить их под встречный огонь грабителя, Барсков побежал зигзагом. Он чувствовал, что сейчас последует выстрел, и таким маневром хотел избежать попадания. Дзубан действительно выстрелил — раз, другой. Но Володя выбил у него из рук оружие. Пришедшие в себя покупатели бросились к нему на помощь, а Дзубан все еще остервенело боролся, пытаясь дотянуться до нагана.
Тут, наверно, самый момент сказать о бельевой веревке, привязанной к оружию. Помните о ней? Дзубан предусмотрел возможность борьбы в магазине: если пистолет выбьют из рук, он не укатится далеко, а повиснет на веревке. Раз — и ты снова при оружии. Однако веревку успели оборвать. Грабитель был задержан.
«Скорая» примчалась с невероятной быстротой, но Анне Степановне уже не удалось помочь. Она скончалась на месте, выбрав единственно возможный для себя шаг — не отступить перед угрозой смерти.
…Только потом Барсков с удивлением заметил на своей груди кровь. Ранен, а он и не почувствовал. К счастью, пуля не причинила серьезных повреждений. Через три недели он покинул больницу.
Родина высоко оценила подвиг Анны Степановны Кострикиной. Она посмертно награждена орденом «Знак Почета». Ордена Красной Звезды был удостоен сержант милиции Владимир Барсков.
…Павел Дзубан в те дни давал показания в следственном изоляторе. Отнюдь не чистосердечные. Не раскаивался в том, что убил кассира и ранил милиционера. Рисовался до конца. На следствии и в суде он играл роль человека, якобы стремящегося только к истинному восстановлению хода событий. К истинному — в его понимании. Он продолжал твердить, что не собирался никого убивать. А что касается денег, то ему, видите ли, и нужно-то было всего пять тысяч, чтобы… поступить в аспирантуру. Он и эту свою мечту опоганил. Шел к ней преступным путем: ведь и взятка — уголовное дело.
— Я не хотел убивать, хотел только попугать оружием, — твердил Дзубан как заученный урок.
— Но тогда не стоило заряжать наган пулями.
Молчание. Потом новая версия:
— Все равно не хотел убивать, — только вывести из строя, чтобы убежать.
— Зачем же было стрелять. Вы слышали сигнал тревоги. Можно было бежать, не открывая огня.
И на вопросы следователей и судей — умные, толковые, прямые — он отвечает изворотливо, путано. Ищет лазейки, чтобы избежать сурового наказания.
…После трехдневного судебного разбирательства Дзубан приговаривается к исключительной мере наказания. Людей полон зал. Они ждали именно этого. Но выходили все удрученные, подавленные. Почему?
Великий педагог Василий Александрович Сухомлинский не случайно писал, что нравственное начало, которое надо утверждать в каждом человеке, — это прежде всего способность относиться к человеческой жизни как к величайшему богатству, способность беречь и оберегать чужую жизнь.
Дзубан ни в грош не ставил чужую жизнь в силу своей нравственной убогости. Он никогда не научился бы ценить ее и беречь. И поплатился именно за это.