Покой нарушил внезапный лязг оружия: вблизи табора, встречаемые с великим почётом казаками, проехали двое полковников. Погонщики, даже те, которые спали, вскочили посмотреть на них; кое-кому оказался слышен и разговор.
— Многовато мы под Зборовом потеряли времени, поджидая того хана, — королевское войско уже преминуло болотистые места. Вот где было б ударить! — сказал один.
— Это дело Хмеля, — уклончиво ответил другой.
— Хмель Хмелем, а войско и дела-то наши!
Кряжистый человечина, спавший под возом, тотчас подхватился и удивлённо уставился на тех, кто глядел вслед проехавшим.
— Настя! Настя! — кликнул он того молодого погонщика. — Чего ж ты меня не разбудила, когда они тут ехали?
— Кто? те полковники или другой кто?
— Горюшко ты моё! да ещё ж и полковники! — закручинился мужик. — Про что хоть они гуторили?
— Да не кричи! Хорошо сделала, что не разбудила, — отозвался с соседней подводы возница. — А то, глядя на твои грязные онучи, ещё бы полковничьи кони понесли. Вымыл бы их хоть вон в луже!
— Добре, добре! А ось, сдаётся, и дружок твой поспешает, Настёнка…
Та глянула и вспыхнула вся, как заря. Выкроив немного времени, заскочил в обоз из полка повидать её Левко.
— Настя, — сказал, — скоро поход будет.
Она, растревоженная подслушанной беседой полковников, начала ему пересказывать их слова. Левко в шутку обозвал её за это полковничихой, но мира на душе от тех вестей не было: он и сам ведал, что излиха долго ожидали крымского хана, а казаки злились, что татары не поспешают, да к тому же отдельные загоны их по дороге набегом грабили соседние села. Но Левко смолчал; а Настя, угадав его настроение, поспешила отвлечь от худых дум.
— Погоди, ты такого ещё не видал! Возьми-ка! — она подала парубку лозину. — Держи стоймя!
Левко повиновался, а Настя, стянув с воза саблю, вдруг рубанула ею сплеча. Лозина на мгновение зависла в воздухе и, перебитая пополам, упала наземь.
— Вот так-так! — выдохнул Левко. — Да ты, что ли, надумала в казаки подаваться, чи шо?!
— Ну! Не блеять же овцой, когда волк резать придёт.
Левко пристально осмотрел ополовиненную лозу, тронул кончиком пальца лезвие сабли и довольно присвистнул. Тут на них наконец набрёл Левков побратим Микита; ему тоже предъявили скошенный чисто прут, но он, подначивая дивчину, выказал недоверие:
— Э, Настёна, это ж ты его о грядку на телеге переломала. Признайся!
За неё вступился невосприимчивый к шуткам сосед:
— Да це не диво. Она уже сколько дней эти штуки выкидывает.
— Бог дай здоровья! — похвалил довольный Микита уже взаправду.
— Собирайся тогда в поход, Настя. Чтобы и воз, и кони — всё было добром: идти будем ходко. А покуда сама отдохни, — сказал опять озаботившийся Левко.
«Пить пидем, пить пидем», — закуковала где-то перепёлка.
— Вот, гляди-ка, ещё веселье накликает, — улыбнулся Левко.
— Точно приглашает, — отозвался Микита. — Говорят, недалеко Ярема Вишневецкий околачивается, выкормыш гадючий. Вот отловим — и будет потеха. Пойдём, что ли.
— Бывай здорова, Настена. В пути ещё свидимся…
Казаки пошли прочь, а Настя всё слушала, дивясь, перепелиную песню; потом, оглядев ещё раз поле, возвратилась к ближнему своему спутнику, обронив в недоумении:
— И когда это люди здешние всё поспевают — и в поле управиться, и с домом, и с острой саблей?
— А куда же деваться, — спокойно ответил сосед, — когда захочешь на волю выбраться? Волюшка-воля, только незадарма тебя добывать! Вишь, десницу-то отсекли напрочь под Пи-лявой, а то разве б ходил я в извозчиках — а и всё же не на печке сиднем сидеть…
«Пить пидем! Пить пидем!» — весело кликала перепёлка. Настя принялась за поверку своего воза: покрутила колеса, посмотрела, крепок ли шкворень, исправны ли оси, подмазала их, и тут услыхала, как на третьей от них подводе, смеясь, рассказывали про что-то, как будто бы до неё касавшееся. Она, не оставляя дела, прислушалась. Гулкий как ерихонская труба голос смачно выводил: