Левко и Микита отошли от шатра и решили отправиться на поиски земляка Спеки. Кое-где виднелись лишь огоньки люлек да теплились незагашенные костры, а по краю табора ездили по двое конные дозоры. Где-то послышалась, отличная от общей, московская речь — там, должно быть, расположились донцы. Разговор их делался всё громче и громче:
— Нельзя, бабуля, здесь войско стоит!
— Да я знаю, что войско, — а все ж своему Миколе пирожочков принесла, тут наше село совсем рядом.
— Не годится, старая, рядом чи не рядом: теперь все Николы равны, так что можешь и нам оставить.
— А вы-то кто будете?
— Да мы, бабка, с Дону пришли.
— Ну и наши тоже ведь с дому, — подтвердила тугая на ухо старушка. — Все-все из дому поутекали.
Донской дозор и просительница, не сумев столковаться, ненадолго примолкли.
— Ин ладно, хлопцы, — опять принялась за своё бабуся, — нате уж вам пирожки, а там передайте Миколе нашему или сами съешьте на доброе здравьице — это как знаете. Бери, сынку, вместе с платком бери, да бей крепче иноверца. У вас-то небось нету таких супостатов…
— Помогай Бог, старая, нашими молитвами и Николиными. Мы уж им подсыпем на славу — было б куда укласть. Да и у нас в дому вражин своих в достатке, только каждому свой час и срок!
Разговор угас. Стерегут табор и конные, и пешие, не дремлют. Издалека послышалась песня «Эй, душа, добрый конь…»
Потом оттуда стал приближаться верховой и вдруг разом остановился. А чуть позже пронеслось решительное: «Первая сотня, по ко-оням!» И через пару мгновений непроглядная темеиь поглотила тяжкий топот сотен копыт — это побратимы-донцы понеслись, разбуженные тревогой. Неспокойна июньская ночь!
Левко да Микита проминули уже стоянку своих, где стреноженные копи шумно жевали сено и влажно блестящими в багровых сполохах глазами чутко высматривали хозяев, фыркая и бия ногами о землю. На поднебесном раздолье, накрывшись кто свиткою, а кто чистым воздухом, разметались пешие казаки и загоны крестьян. Только в одном месте ещё не почивают, и горсточка людей, встревоженная или растормошенная, прислушивается к чьей-то речи. Посреди народа высится боком к огню сивоусый старик в чёрной чумарке, ещё куда как крепкий для своих немалых лет; он стоит, опираясь на саблю, как на костыль. Что-то знакомое почуялось в могучей стати, нечто сурово-непреклонное в обличье и широких плечах, хотя и согбенных житейскими невзгодами. Пламя бросило отсвет в лицо, и на виске ясно обозначился длинный шрам.
— Да вот он, дед Спека-то! — вскричал Левко. — Гляди, Микита, а с ним и ещё наши!
Старик разом обернулся на голос и тотчас попал в объятия молодых казаков.
— Левко! Микита! вот так свидание! — гудел он. — Ты посмотри, Алексейка, то наши беглецы, что когда-то дважды пану петуха красного подпустили!
Он пустился тискать их, на что и они, кряхтя, старались отплатить тою ж монетой.
— Ну, подросли хлопцы, нечего молвить, — довольно заключил, отдышавшись немного, бывший их сельский атаман.
Сын его Алексей и земляки-парубки даже пустились с ними целоваться. А старому всё мало:
— Ого-го! — кричит. — Да в эдаком разе, хоть полковник и заказал накрепко, всё одно выпить надобно! Матери его чтоб клюку на руку!
Тут он шасть куда-то вбок, а через мгновение, глядишь, появился с полною сулеёю под мышкой:
— Клюкнем, хлопцы, клюкнем, молодцы, чтоб и там дома у нас не тужили!
— Ты гляди, — говорили кругом, — ну и хитёр бывалый человек: где он только её прятал, да сам терпел и не пил?
— Не отхлебнул, ребята, ну ни капельки. А вон оно и пригодилось, теперь с сынками наречёнными разделю. Мат-тери его грошей кошелка, а выпью!
Он налил добрую чарку вскрай, так что кто-то сбоку аж крякнул: «Вот уж полна-широка — собака не перескочит!» — и пустил её по кругу…
— Ан и довольно. Оно не мешало бы усугубить, да кабы ещё полковник не пожаловал на угощение. Не годится по древнему казацкому закону пить на походе. Ну, расповедайте, как жили-поживали! Ох ты, Микита, и раздался, чисто медведь — посейчас кости скулят от таких лапищ. Попадет кто под горячую руку — и не почуешь, как дух пустишь на волю.
— А чего особенно говорить, — заскромничал Микита. — Как убежали тогда от панской челяди, так помаленечку до Запорожья и довлеклись. Вот разве что не позабыть молвить: мы ведь наскочили совсем ненароком на вашего побратима, Нестора Недолю.
— Братишка мой! Да каков он теперь, что поделывает? Господи Вседержитель, сколько лет не видались — как раз после Хотина! Вот уж не чаял радости ещё раз услыхать.