— Ну-ну?
— Вопи, верещи! Ори, ради бога, зови на помощь… Ну, ну-ну, умоляю!
— А зачем вдруг тебе так захотелось услышать мои крик?
— Ого!.. Если б меня тут застал кто-нибудь? Что тогда было бы?
— А ничегошеньки!
— Мне довелось бы и впрямь спасать твою честь, Подоляночка? А? Довелось бы таки и впрямь жениться? Ну, что ж ты? Кричи! Зови! — И он внезапно поцеловал ее прямо в губы.
А она…
Она не вскрикнула.
Она не ударила его по лицу.
Панна лишь вырвалась из рук и хотела было сказать что-то язвительное простодушному нахалу, как это она хорошо умела, этакое сказать, от чего мигом скис бы и не такой парубок, как сельский кузнец Михайлик.
Она, острое словечко оттачивая, уже и вздохнула глубже, ибо от неожиданного поцелуя у нее захватило дыхание и левая бровь ее изогнулась колесом, а черные очи вспыхнули ангельским кадильным синим огнем и словно дымком подернулись от гнева, уже и губы раскрылись, уже и зубы хищно блеснули в свете луны, но… она не сказала ничего.
Только прислушалась.
Передохнула.
И прошептала:
— Идет уже тот шляхтич. Тсс! Слышишь?
Тишина звенела в городе.
Только порой перекликались часовые. Но уж не слышно было ни соловушек, ни собак, ни фырканья кобыл, ни грохота войны, ни песен клечальных, ни парубоцких вздохов, от коих в такие ночи даже ветер подымается над Мирославом.
Стоя у окна, Ярина и Михайлик опять нечаянно схватились за руки, прислушиваясь к осторожным шагам под окном.
Михайлик даже не взглянул на освещенный луной рембрандтовский образок на стене, в который, собственно, и влюбился несколько ночей тому назад, ибо оригинал привлекал коваля теперь, ясное дело, больше, чем портрет.
Парубок слышал ее дыхание, чувствовал прикосновение руки, видел блеск очей и опомнился тогда лишь, когда совсем близко зашуршали чьи-то шаги по гравию, под самым архиерейским домом.
— На него, вишь, и собаки не лают, — улыбнулась чертова панночка. — Так вот…
— Кто ж это такой влюбленный? — озадаченно спросил Михайлик.
— Искатель сокровищ…
— Таких, как ты?
— Куда дороже! — прошептала Ярина и сжала руку коваля.
Украдкой выглянув из окна, они увидели две тени, что крадучись продвигались вдоль стены дома владыки.
— Кто второй? — спросил Михайлик.
— Марьяна.
— Цыганочка?
— Ты ее уже знаешь?
Приглядевшись, Михайлик и в самом деле распознал тоненький стан очаровательной гадалочки.
Она подвела пана Оврама под окно и тихо молвила:
— Тут.
И подтолкнула Раздобудько к стене:
— Лезьте, паночку.
— Куда?
— В окно, паночку.
— А лестница?
— Нету, паночку.
— Как же я влезу? — И пан Раздобудько, холеный красавчик, остановился у каменной стены в недоумении: столь близка была цель его прибытия в Мирослав, письмо полковника Кондратенко, но взобраться на второй ярус дома панок не мог.
Из того десятка желтожупанников, что полегли сегодня в развалинах монастыря от руки Филиппа и Михайлика, осталось в живых только трое раненых, но пан Раздобудько о катастрофе еще не ведал и себе на подмогу ждал их всех сюда — с минуты на минуту, и ему хотелось, чтоб они подоспели чуть позже, когда бумаги полковника Кондратенко очутятся в его кармане, ибо в конце-то концов кладоискателя привлекали допрежь всего сокровища, а не какая-то сухощавая панночка, которая безотлагательно понадобилась и в Риме, и в Варшаве, и в доме гетмана Гордия Гордого.
Искатель жаждал добраться к панне Кармеле поскорей, ибо должен был торопиться, пока к нему на помощь не подоспели те однокрыловцы, что скрывались в развалинах монастыря.
Да и стража могла тут захватить его очень просто.
Да и собаки где-то вблизи залаяли.
Да и чьи-то неясные голоса уже послышались около архиерейского дома.
Медлить было некогда, и Марьяна дернула за толстую веревку, что свисала из открытого окна до самой земли.
То был, наверное, условный знак, и чья-то рука поспешно выбросила из окна огромный мешок, который, упав к ногам Раздобудько, так его напугал, что пан Оврам чуть не вскрикнул, зашатался, и Марьяна-цыганочка, чтоб поддержать, схватила его за локоть, крепко сжала маленькой, но цепкой ручкой и велела:
— Лезьте в мешок.
— С ума сошла!
— Вас наверх подымут в мешке.
— Я уйду, — сказал Оврам и на шаг отступил от мешка, в надежде сразу же встретиться со своими пособниками-однокрыловцами, которые вот-вот должны были нагрянуть из монастыря.
Но тут залаяли собаки, напав на кого-то, снова тихо заговорили неведомые люди, и все это было возле сада, а может, и в самом саду, а потому несчастный шляхтич рванулся к мешку, влез в него и заскрежетал зубами, когда проворная цыганочка быстренько завязала над его головой мешок и, прикрепив к веревке, шепнула в окно: