— Первого? — спросил Тимош.
— Первого, — кивнул Алексей Ушаков.
— Я пойду утром мимо хутора.
Грустный пушкарь ожег его таким молящим взглядом, такая боль вспыхнула в его глазах, что Прудивус ответил, будто москаль попросил его о том:
— Я их сыщу там… твоих… дитя и женку.
— Утром мне по хутору стрелять: владыке донесли, что нынче гетман Однокрыл переехал в хату моего соседа, — оттоль весь наш берег видать… Вот я в соседову хату стрелять и должон. А что как сплошаю?!
— Когда стрелять будешь?
— С рассветом.
— Так я выйду из Мирослава пораньше. Ночью!
— Может… поспеешь там упредить мою Авдотью?
Они поцеловались.
Козак Мамай и мирославский владыка меж тем неслись вскачь.
Они промчались, всполошив собак да кур, но опустевшему базару.
Миновали Соборный майдан.
Не задержав коней у дома епископа, голоднехонькие с утра, повернули к вышгороду и, чуть умерив шаг, стали взбираться на гору, к руинам доминиканского монастыря.
— Куда это мы так спешим? — спросил Мельхиседек.
— Увидишь, полковник! — отмахнулся Мамай: какая-то думка, видно, так его захватила, что, пока они взбирались на гору, Козак не промолвил ни слова.
Давно уж миновали они кузню Иванища, обогнули и монастырь, а владыке все было невдомек, куда его тащит чудной побратим.
— Куда ведешь меня, старый пес? — спросил епископ.
— Ты же сам желал путное слово услышать про мирославские клады! Вот мы с тобою и…
— Едем искать?
— Нет, узнавать.
— У кого?
— У Иваненко, ваше преосвященство. У алхимика.
— А разве он клады находил когда-нибудь?
— Ни единого.
— А-а, — протянул Мельхиседек. — Он не разыскал, а изыскал!
— Что изыскал?
— Тот чудесный камень, что все обращает в золото!
— Философский камень?.. На что оно тебе сейчас, это золото?
Епископ не ответил.
А когда выехали на вершину горы, он спросил:
— Не тому ли Иваненко… в рабство отдал ты пана Оврама Раздобудько?.. Что ж он тут делает?
— Ему не позавидуешь…
Обогнув монастырские руины с дальнего конца, Козак Мамай и мирославский владыка приблизились крутизною над рекой Рубайлом к невесть как уцелевшему каменному строению. В нем было несколько просторных келий с высокими и узкими окнами, готические шпили над крышей. Из высоченной трубы, как то́ бывает в плавильнях, извергался черный дым, время от времени прорезаемый ярко-желтыми прядями, схожими с неистово вертким лисьим хвостом.
Козак Мамай, оставив своего Ложку на страже, постучал в тяжелую дверь, но стук прозвучал глухо — столь она была толста, подождал немного, потом постучал еще.
Никто не ответил.
Мамай нажал на дверь могучим плечом, однако напрасно.
Он толкнул еще раз, и дверь насилу подалась, так она набрякла от сырости, коей сразу пахнуло в лицо незваным гостям. В келье клокотал густой, разного цвета пар, клубились тучи дыма, взлетали искры, мерцал в горниле синий огонь.
В обширном покое гостям предстали диковинные прозрачные сосуды с тонкими кривыми верхушками, тигли, узкогорлые графины, где кипела алая, похожая на свежую кровь жидкость, какие-то невиданные приборы, перегонные снаряды, два здоровенных глобуса — земной и небесный (с материками да океанами, намеченными кое-как, и с планетами да звездами, нанесенными со всей мыслимой по тем давним временам точностью).
Надо всем этим высился в презабавном положении добела вываренный человеческий скелет.
На шкафу мигала слепыми в денную пору глазами большая сова.
А хозяина сего необычного жилища Мамай и владыка увидели только тогда, когда сова, встречая незваных гостей, нечаянно крикнула дурным голосом и когда из дыма и пара — где-то там, наверху, на лестнице, у книжных полок, — внезапно возникла небольшая, складненькая фигурка — должно быть, самого алхимика.
Это был седой человечек — в очках, которые почитались в те времена дивом дивным, с опасной лукавинкой в тонких очертаниях сухого рта, с недоуменным вопросом во взгляде близоруких глаз. Он застыл на лестнице с книгою в руках, неподвижный пред нежданными пришельцами, не вымолвил ни слова, занятый, верно, мыслями, еще витавшими в голове сего хитроумца, однако немой вопрос и досада, вызванные тем, что прервана его работа, выказались столь неприкрыто, что епископ, увидев, как некстати их непредусмотренный приход, даже попятился к двери.
— Plaudite, cives! — вдруг выкрикнул по-латински сей чудной человечек.
— Отчего бы это нам рукоплескать? — засмеявшись, удивленно спросил Козак Мамай.