Пристально вглядываясь в камешек на государевом перстне, Омельян ненароком, даже сам того не заметив, повернул его на пальце, на коем он свободно болтался, а царь, то увидев, встревоженно спросил:
— Почто вертишь перстень?
— Так… — рассеянно ответил Омелько, а царя словно пробрал мороз.
Царь ведь боялся колдунов и чародеев, а про козаков тут издавна слава шла, что они, дескать, знаются чуть ли не с самим сатаною. «И зачем это он вертит кольцо?»
И сразу же решил:
«Вот почему хохол ничего не боится!»
Но тут внезапно закричал опять поганым голосом попугай:
— Ergo bibamus!
— Выпьем! — согласился с ним Омельян и взял золотую чару, что все еще полная стояла на изукрашенной столешнице. И спросил — А вы, ваше величество?
— Поколь никто не видит! — тихонько и несмело фыркнул государь и поглядел на дверь, за которой притаились телохранители венценосца, бояре до окольничие.
Козак и царь из одной чары глотнули раз, и два, и три, и властодержец, на миг забыв свою кичливую важность, разговорился попросту с пришлым парубком и, видно, впервой почуял себя человеком…
— Когда в путь? — бесхитростно и грустно спросил властитель всея Руси.
— Во вторник. Когда будет готов третий воз гранат.
— Так господи благослови! — И государь, перекрестив Омельяна, поднес к его губам пухлую руку, затем что иначе своей приязни показать не умел. — Соизволяем…
И царь вздохнул, как ребенок, у коего отнимают забаву, что так почему-то пришлась по душе.
Потом спросил:
— Нашему царскому величеству ты завтра снова станешь бить челом о какой-нибудь милости?
— Да, пане царь, — учтиво поклонился до земли Омельян.
— О чем?
— Повели, великий государь: в дороге не чинить мне препон! Чтоб не возбраняли твои бояре вывести из Москвы земляков моих, кто лишь захочет стать грудью за правое дело. И чтобы не гнать мне прочь от себя… дорогой к Мирославу… тех охочих москалей, кому неймется в лихую годину своей кровью послужить братству, на кое народы наши присягали в Переяславе, ваше царское величество!
— Мы же пошлем к вам ратных людей.
— Сие будет когда еще. А сейчас, государь, я верю, что твои москвитяне и люди курские…
— Чего захотел! — не без приязни усмехнулся властитель, весьма довольный тем дипломатическим политесом, что нежданно проявил в разговоре сей мужик. И государь сказал: — Мы повелим — тебе в дороге препон не чинить!
Они приложились к чарке еще раз.
С непривычки быстро захмелев, тишайший царь попросил:
— Нам бы… того… какую-нибудь сказку!
— Сказки сказывать царь московский не велел?
— А ну его, твоего царя… — И царь, пьяненький, тихо, на дверь оглядываясь, по-ребячьи захохотал: — Давай, давай!
— Какую же?
— Повеселее!
— Так слушай…
Омелько начал так:
— Жил себе да был себе где-то да когда-то не больно башковитый царь…
— Королей да царей в сказках я умных и не видывал!
— Только в сказках?
И, прелукавый, повел дальше:
— А сей царь-государь… был еще и слеп. И вот однажды прилетели в то царство да и сели на дубу три ворона. «А знаете ли вы, братики?..» — спрашивает один. «Что знаем?» — отзывается второй. «Я в таком-то царстве всех как есть людей ослепил». А третий ворон говорит: «Не по правде ты делаешь: кто виноват, кто не виноват, а ты ослепил всех. Ты б там, молвит, царя иль короля ослепил либо его родню, а не все царство».
— Чтоб вороны да говорили так… не верю! — выразил сомнение монарх.
— Так то же сказка.
— Все одно — не верю.
— «А можно и отслепить ослепленных», — сказал второй ворон. «Как же это?» — «А так…» — и рассказал, что надо сделать, чтоб снова в царстве все прозрели. А под тем дубом хлопец спал прохожий. Подслушал беседу птичью. Да и пошел к слепому царю: «Так и так, ваше величество…» — «А что ж тебе за доброе дело дать?» — «Свою дочку!»— «Ладно!» А когда хлопец вернул царю с царятами желанный свет божий, царь не позволил отслепить все царство, весь народ. «Пускай темными будут!» — «Зачем же?» — «В темном царстве легче царствовать».
— Таких царей на свете не бывает, — молвил русский царь упрямо. — Не хочу я таких сказок! Ты лучше б нам что-нибудь такое… солененькое!.. Захмелел я, вишь, малость. Никто ж не дознается. А? Ты — потихонечку! Ну? Да сказывай же! Может, что персианское иль арабское?