Из слов служанки я понял, что это -- мадемуазель Бланш, в чью комнату я зашел ненароком, следовательно, она -- старшая сестра моего второго .
Графиня обернулась к кюре:
-- Поскольку Жан вернулся, господин кюре, -- сказала она учтивым и уважительным тоном, ничуть не похожим на тот, который звучал у меня в ушах, когда она, тихо посмеиваясь, обнимала меня, -- как вы думаете, очень невежливо будет с моей стороны, если я попрошу вас освободить меня от нашей обычной вечерней беседы? Жану надо так много мне рассказать.
-- Разумеется, госпожа графиня, -- сказал кюре, благодаря благожелательной улыбке и беспрерывным кивкам -- само согласие, вот отказ на его губах, верно, будет звучать неубедительно. -- Я прекрасно знаю, как вы соскучились по нему даже за это короткое время; у вас, должно быть, отлегло от сердца, когда он вернулся. Я надеюсь, -- продолжал он, поворачиваясь ко мне, -- в Париже все прошло хорошо. Говорят, что уличное движение стало просто невозможным: чтобы добраться от площади Согласия до Notre Dame [Собор Парижской Богоматери (фр.).], уходит не меньше часа. Мне бы это вряд ли понравилось, но вам, молодежи, все нипочем.
-- Зависит от того, -- сказал я, -- зачем ты приехал в Париж: по делу или для развлечения.
Если я вовлеку его в разговор, я буду в безопасности. Мне вовсе не улыбалось остаться наедине с моей мнимой матерью, без сомнения, она инстинктивно почувствует, что тут что-то не так.
-- Именно, -- сказал кюре, -- и я надеюсь, что вы соединили одно с другим. Что ж, не буду вас дольше задерживать...
И, неожиданно соскользнув с кресла на колени, он закрыл глаза и стал быстро- быстро шептать молитву; мадемуазель Бланш последовала его примеру, а графиня сложила ладони и опустила голову на массивную грудь. Я тоже стал на колени; фокстерьеры подбежали ко мне, втягивая носом воздух, и стали теребить карманы. Глянув уголком глаза, я заметил, что служанка, приведшая меня сюда, также преклонила колени и, крепко зажмурившись, произносит нараспев ответствия на вопросы в молитве кюре. Тот дошел до конца своего ходатайства перед Богом и, воздев руки, осенил всех присутствующих крестом, затем с трудом поднялся на ноги.
-- Bonsoir, Madame la Comtesse, bonsoir, Monsieur le Comte, bonsoir, Mademaiselle Blanche, bonsoir, Charlotte [До свидания, госпожа графиня, до свидания, господин граф, до свидания, мадемуазель Бланш, до свидания, Шарлотта (фр.).], -- сказал он, перемежая поклоны и кивки, его розовое лицо расплылось в улыбке.
Перед дверьми кюре и мадемуазель задержались, так как, состязаясь в учтивости, настойчиво пропускали друг друга вперед; наконец кюре вышел первым, сразу же следом за ним, низко опустив голову, как церковный прислужник, мадемуазель Бланш.
В углу комнаты Шарлотта смешивала какие-то лекарства. Подойдя к нам со стаканом, она спросила:
-- Господин граф тоже будет здесь обедать, как обычно?
-- Разумеется, идиотка, -- сказала графиня. -- Я не собираюсь пить эту дрянь. Выплесни ее. Пойди принеси подносы с обедом. Ступай!
Она нетерпеливо указала рукой на дверь, лицо ее сморщилось от раздражения.
-- Подойди ко мне. Ближе, -- сказала она, подзывая меня и указывая рукой, чтобы я сел рядом; собачонки вспрыгнули ей на колени и улеглись там. -- Ну как, удалось тебе? Ты договорился с Корвале?
Это был первый прямой вопрос, заданный мне в замке, от которого я не мог отшутиться или отделаться какой-нибудь незначащей фразой. Я проглотил комок в горле.
-- Что удалось? -- спросил я.
-- Возобновить контракт, -- сказала она.
Значит, Жан де Ге ездил в Париж по делу. Я вспомнил, что в бюваре письменных принадлежностей, который был в одном из чемоданов, я видел конверты и папки. Его приятель, окликнувший меня у станции, намекнул, что поездка не удалась. Дело, по видимости, было серьезным, а выражение глаз графини снова напомнило мне слова Жана де Ге о человеческой алчности: . Раз это его кредо, он, несомненно, удовлетворил бы сейчас желание матери.
-- Не волнуйтесь, -- сказал я, -- я все уладил.
-- Ах, -- она облегченно пробормотала что-то, -- тебе действительно удалось столковаться с Корвале?
-- Да.
-- Поль такой болван, -- сказала она, устраиваясь поудобней в кресле, -- вечно брюзжит, вечно недоволен, видит все в черном свете. По его словам, мы полностью разорены и должны прямо завтра ликвидировать дело. Ты уже видел его?
-- Мельком, -- сказал я, -- он как раз собирался в город.
-- Но ты сообщил ему новости?
-- Нет, он спешил.
-- Столько ждал, мог бы и еще подождать, чтобы их услышать, -- ворчливо проговорила она. -- Что с тобой? Ты болен?
-- Я слишком много пил в Ле-Мане.
-- В Ле-Мане? Зачем пить в Ле-Мане? Ты что, не мог задержаться в Париже, если тебе хотелось отметить свой успех?
-- В Париже я тоже пил.
-- Ах! -- На этот раз в ее вздохе было сочувствие. -- Бедный мальчик, -- сказала она. -- Тебе здесь трудно, да? Надо было остаться подольше и позабавиться всласть. Подойди, поцелуй меня снова. -- Она притянула меня к себе, и я опять был погребен под оплывшими складками ее тучного тела. -Надеюсь, ты весело провел время, -- понизив голос, сказала она. -- Весело, да?
Намек в ее голосе был достаточно прозрачным. Но это не вызвало во мне отвращения, напротив, меня позабавило, даже заинтриговало то, что эта чудовищно похожая на меня туша, которая только что молилась вместе с кюре, хочет разделить интимные секреты сына.
-- Естественно, я хорошо повеселился, маман, -- сказал я, отодвигаясь; я заметил, что назвать ее не стоило мне усилий. Как ни странно, это поразило, мало того -- ужаснуло меня больше, чем все, что говорила она сама.
-- Значит, ты привез мне подарочек, который обещал?
Глаза ее совсем утонули в веках, тело напряглось от ожидания. Внезапно атмосфера в комнате неуловимо изменилась, стала накаленной. Я не знал, что ей ответить.
-- Разве я обещал вам подарок? -- спросил я.
Подбородок ее обмяк, челюсть отвисла, глаза глядели на меня с такой жгучей мольбой, с таким страхом, каких я не мог и представить минуту назад.
-- Ведь ты не забыл? -- сказала она.
К счастью, мне не пришлось отвечать -- да и что я мог ей ответить? -так как в комнату вошла Бланш. Мать тут же изменила выражение лица, точно надела маску. Наклонившись к собакам, лежавшим у нее на коленях, она принялась их ласкать:
-- Полно, полно, Жужу, перестань кусать свой хвост, веди себя хорошо, пожалуйста. Отодвинься немного, Фифи, ты разлеглась на обоих коленях. Ну-ка, пойди к своему дяде.