А Благов-то, Благов разливался за столом комплиментами, ему все нравилось в этом доме: и любезно-ядовитая вдова писателя, которая все хлопотала по хозяйству, а мыслями, это видно было, витала где-то далеко (в соседней комнате, прибавим мы), и писательская дочь Эльза, которая хлопала вино фужерами и не закусывала и вообще вела автономную жизнь, в разговоры не вмешивалась. С нею-то Благов и решил переговорить о самом главном, о рукописях.
— Простите, что я вас на секунду, — промолвил Благов, когда мамаша отвалила в кухню или еще куда-то, — вы были совсем маленькой, когда папа умер?
— Да, — сказала Эльза, — если я вообще родилась.
— Понятно, — сказал Благов и тяжело замолчал. Он не мог понять, что хотела сказать Эльза — то ли то, что родилась уже после смерти писателя и не имеет к нему отношения, то ли то она хотела сказать, что сомневается, родилась ли вообще или все это сон.
— Вы похожи на папу, — сказал Благов, опровергая этой фразой и первое и второе толкование ответа Эльзы. — У меня есть его портрет. Очень красивый человек.
А вообще-то Эльза ни первого, ни второго толкования не имела в виду, она просто не хотела, чтобы Благов знал, сколько ей лет.
— Я его не знала, — сказала Эльза.
— Хотите, я подарю вам его карточку? У меня переснимок.
— Пожалуйста, — ответила Эльза, и в это время за стеной раздался звон разбиваемого стекла и побежал кто-то. — У нас ни одного снимка не осталось. Он ведь ушел от матери.
— Вот оно что, а я смотрю, как она болезненно все воспринимает… Она сильно пережила это?
— Не знаю, меня тогда не было, — сказала упрямая Эльза, хотя ей в подразумеваемое время было уже пять лет.
— Вы знаете, вот сколько я ни занимаюсь писательскими судьбами, все-таки все что-то было у них не в порядке. Странные жизни, покалеченные люди вокруг… Как будто живет-живет род человеческий, а потом разваливается на мелкие кусочки, потому что появился писатель и все разрушил. Хорошо вам, у вас такая мама…
— Да, мама что надо, — сказала Эльза.
— Наверное, мама сохранила какие-нибудь вещи отца?
— Вещи? Кепка была. Кожпальто…
— Вещи — имеются в виду произведения.
— Нет, я бы знала. Я в детстве все перерывала у матери.
— Так куда же все делось?
— Я знаю? А что было-то?
— Ну, роман большой, повести несколько штук, рассказы, два сборника, по меньшей мере…
— «Козел Ваня», что ли?
— Что это — «Козел Ваня»?
— Это мне брат рассказывал, он читал.
— Ваш брат? А можно с ним встретиться как-то?
— Вот мама придет.
Вошла запыхавшаяся вдова с красными после уборки руками и сразу получила вопрос, можно ли встретиться с Колей.
— Нет, что вы, это невозможно. Вообще вы меня извините, я так устала эти дни…
И вдова положила на живот руку, и глаза ее наполнились слезами.
Благов встал, встала и Эльза, прихватив с собой раскупоренную бутылку вина.
— Куда еще? — спросила вдова.
— Я провожу, — ответила Эльза.
Дальше можно не описывать, как Эльза предложила Благову допить вино в подъезде, и как Благов счел своим долгом пригласить Эльзу в кафе, и как они посидели в кафе и дело кончилось-таки в подъезде, где породнившиеся за два часа беготни Эльза и Благов распили бутылку и, к вящему изумлению Благова, стали целоваться.
Благов, впрочем, ничего так и не добился, но поскольку диссертация у него была построена на четырех писательских судьбах (новые находки и изыскания), то он, хоть и не без сожаления, просто обошелся тремя писательскими судьбами.