Бату-хан снова замер на одном месте, по его лбу пробежали глубокие линии:
— Защитникам крепости Козелеск надо сделать предложение о переходе к нам на службу, — повторил он тоном, не терпящим возражений. — Я так хочу.
И тут-же услышал ответ от учителя, немного отрезвивший его:
— Саин-хан, не тешь себя надеждой затащить на царственное ложе очередную наложницу, одна из таких — из города Резан — бросилась с башни вместе с ребенком на камни внизу.
— Одна! — ощерился чингизид, и закричал, не сдерживая бури, бушевавшей у него внутри. — Одна-а!!!
— А защитники Козелеска такие все! — не уступил старый полководец ему в упорстве. — Это говорю тебе я, уже покоривший полмира вместе с твоим великим дедом и вместе с тобой.
— Тогда их надо уничтожить, — на губах у джихангира запузырилась белая пена. — Всех, и старых, и малых!
Субудай нагнул в знак согласия голову с венчавшей ее урусутской шапкой из меха рыси:
— Так и будет, Ослепительный! Уже пришла пора выполнить твой приказ.
Бату-хан потерзал рукоятку китайской сабли, украшенную драгоценными камнями, затем прошел к трону и сел на подушки:
— Завтра тумены Кадана и Бури доведут до конца дело, начатое этим чулуном Гуюком, они взломают ворота крепости стенобитными машинами и вырежут в ней всех, кого не успеют убить на стенах мои непобедимые воины.
Субудай покосился на ученика и лишь коротко усмехнулся усмешкой человека, обойденного вниманием, он надеялся, что на штурм города пойдут тумены под командованием его сыновей Кокэчу и Урянхая, которые не уступали чингизидам ни в смелости, ни в воинской доблести. Но судьба благоволила только к нему одному, подняв сына пастуха до великого полководца, не ведавшего поражений, к его семени эта судьба оставалась равнодушной.
Рев боевых труб, равных по длине копьям, разбудил еще сонный лес и заставил вскочить на ноги многие тысячи воинов, спавших на земле, потащивших к себе за чембуры отдохнувших за ночь лошадей. К этим звукам прибавился барабанный бой и хриплое гырчание рожков со звоном шаманских бубнов. Почти половина центрального крыла ордынского войска построилась по пять всадников в ряд и начала втягиваться толстой змеей под кроны деревьев, среди которых была перед этим прорублена урусутскими хашарами дорога, уходящая в глубь леса. Тумены Кадана и Бури покидали временный уртон, устремляясь к стенам крепости Козелеск, возведенной урусутами на холме при слиянии нескольких рек среди таких же непроходимых лесов, которые скрипели стволами вокруг. Их провожали воины главного крыла, стоявшие по обе стороны колонны и задиравшие вверх луки и сабли, их злые рты не закрывались, из глоток вырвались отрывистые кличи, больше похожие на рев стада потревоженных верблюдов.
Военачальники же собрались на холме недалеко от шатра джихангира, окруженные двумя десятками колдунов, вертящимися под ногами лошадей и падающими на спины, когда достигали наивысшего пика камлания. Оттуда тоже слышались визгливые завывания и нестройный грохот бубнов, увешанных птичьими головами и косточками от мелких зверей, съеденных самими колдунами. Впереди возвышался джихангир на вороном рысаке с белыми чулками до колен и с иссиня черной гривой с заплетенными в нее разноцветными лентами, на нем были надеты золотые доспехи, на голове сиял золотом китайский шлем с белыми перьями от цапли, а носки зеленых сафьяновых сапог с золотыми шпорами были всунуты в золотые стремена. Сбоку седла был приторочен вместе с саадаком для лука и стрел медный щит, отделанный золотыми пластинами, на поясе висела сабля с ножнами и ручкой, украшенными крупными драгоценными камнями.
Позади сутулился в простеньком седле старый полководец на саврасом жеребце, таком же, на котором мерял когда-то расстояния его друг Великий Потрясатель Вселенной. Дальше группа чингизидов во главе с ханом Шейбани не смела переступить невидимую черту, отделявшую их от счастливчика из их среды, отмеченного богом войны Сульдэ. Но и они, вечно недовольные, сейчас молчали, провожая глазами тумены двух родственников, поход которых к непокорному городу должен был поставить точку в затяжной брани, после чего страна урусутов или покорялась орде полностью, или могла возродиться из пепла и стать неодолимой преградой на пути к последнему морю. Тогда завещание Священного Воителя оставалось бы не в сердце каждого монгола, а было бы прописано только в его «Ясе», сам свод законов превратился бы в китайскую книгу времен, канувшую во тьму веков после завоевания страны воинами Чингисхана, не принесшую ее народу процветания.