Субудай кинул настороженный взгляд в сторону начальника левого крыла, в отношении которого джихангиром не было сказано ни слова, а значит, объявленного им в ходе предстоящих военных действий вне закона, затем качнулся пару раз на коврике и снова принял отрешенную стойку каменного Будды из страны Барон Тала. Он сделал для себя выводы из действий саин-хана, оглашенных перед всеми, и принял их безоговорочно, как всегда. Шейбани-хан при этих словах, окончательных судя по всему в замысле джихангира, как бы невольно передернул плечами и отвернулся от Гуюк-хана, продолжавшего сверлить его раскаленными зрачками, жаждавшими крови своего близкого родственника, занимавшего трон повелителя войска всей орды, недосягаемый для него.
Теперь уже навсегда, потому что курултай учтет его промахи в походе на земли урусутов, невзирая на Угедэя, его отца, стоящего во главе. Но брат по крови успел убрать плечо поддержки и едва ли не выставил сапог для подножки. Начальник правого крыла понял, что лучшего из предложенного саин-ханом по овладению Козелеском предложить никто не сможет, учитывая обстоятельство, что защитники города, как уловили свободные уши, снующие везде, сумели покинуть городок, оставив для его защиты только добровольцев из числа лучших дружинников. И сын главы кагала всех монгол зашипел слюной, запузырившейся на губах, заливая ею звериное чувство мести, пожиравшее изнутри как пожирает голодный шакал внутренности тарбагана, объеденного крылатым шонхором.
Глава пятнадцатая
Второй день защиты крепости от новых кипчакских орд под водительством ханов Кадана и Бури, нахлынувших вместо гуюковых с бурундаевыми полков, хотя их становище еще продолжало протыкать небо остриями походных юрт, подходил к концу. Закрасневшееся солнце ускорило падение за высокую стену леса, увенчанную острыми вершинами и оттого казавшуюся сплошным тыном без намека в нем на ворота, без которых любая усадьба что на Посадской стороне, что на Усмариной улице показалась бы пунькой с погребом под ней. Вятка поднялся по взбегам на навершие стены и прошелся по полатям от главных проездных ворот до глухой вежи между башнями.
Полки смалявых нехристей, висевшие на веревках с внешней стороны стены вонючими гроздьями полуживого мяса отпали от нее разом, как только нижний край светила коснулся лесного частокола и на взгорке посреди равнины заревели длинные мунгальские трубы. Татары и другие сипаи сорвали веревки с верхних краев навершия, прыгнули в седла и понеслись во весь опор к шалашам, испоганившим зазубренными рядами большую часть изумрудного луга. Они гнездились боком в деревянных седлах с высокими спинками, стремясь закрыть щитами неприкрытые доспехами спины от стрел, пущенных им вдогонку. Но не каждому удавалось увернуться от железных наконечников, посланных с тетив сильными пальцами защитников крепости, то один, то другой-третий вдруг вздергивали вверх руками с широкими рукавами полосатых в основном халатов и с размаха сверзались под копыта тесной лавы из своих и чужих коней, не умеряющих бега даже после потери седока.
Воевода посмотрел вслед бесчисленным полкам, уползающим с равнины бесконечной быстрой тенью, оставляющей после себя трупы и изуродованную копытами черную землю, и перевел взгляд под основание стены, под которой продолжали корчиться покалеченные нехристи. Их никто не собирался добивать, чтобы прекратить мучения, хотя вятичи до нашествия Батыги поступали с врагом по человечески, отхаживая легко раненых и отпуская потом на четыре стороны. Сейчас никто из воев, приходивших в себя от боя от рассвета до заката, ухом не вел в сторону душераздирающих воплей, разве что какой из дружинников коротко свистел стрелой, пригвождая к земле самого крикливого разбойника. Вятка прошел мимо вежи до другой башни, отстоявшей от главной примерно на два с половиной нанкиясских уинта, как поясняли горожанам купцы, привозившие в городок товары из дальних стран, восхищавшиеся неприступностью крепости, и остановился, оглядывая доски под ногами.