Воевода огладил бороду и посмотрел сначала на одну линию стены под охраной Улябихи, потом на другую. До них было не так далеко, и сам городок показался сейчас крепким, обожженным огненным палевом, лесным орешком, внутри которого не осталось ни души.
— Рано подавать такой сигнал, мы еще не показали ворогу свою волю в полную силушку, — он чуть наклонился к отроку. — Поспеши к Улябихе и передай, чтобы отобрала из своей рати двадцать пять зрелых дружинников и направила на помощь Латыне. Сама пусть спрячет воев только в башнях и вежах, на навершии не должно остаться никого, похоже, наскока поганых там правда не ожидается. Латыне передай, пусть ждут сигнала лишь в том случае, ежели ворог прорвется на козельские улицы. Тогда можно стиснуться в тугой кулак, а пока пальцы у нас должны быть растопыренными пятерней.
— Чтобы нехристи думали, что нас тут много? — догадался Торопка.
— И для этого тоже, хотя ихние мурзы знают, что тут остались только добровольцы, иначе бы не взялись таскать окситанские требюше от главных ворот на степные.
— Знают!? — озадачился отрок, посмурнев лицом.
— Додумались, сразу после отхода по реке ушкуев со сбегами. Наскоки охотников на стойбища поганых должны были чему-нибудь их научить.
— Они учуяли, что мы их отвлекаем.
— Тако и есть, — Вятка подтолкнул выпестыша к взбегам. — Торопись Торопка, у Латыны каждый момент на силе держится, а сила наша пошла на убыль.
— Она прибудет, — крикнул Торопка, стараясь сдержать злые слезы.
— От кого! — вырвалось невольно у Вятки, его никогда не покидала мысль о помощи из других русских городов.
— От нового бога, которому учит бить поклоны владыка Перфилий. Он глаголил, что тот бог всемогущий.
Воевода крякнул с досады, но быстро сменил суровое выражение на лице на благодушное. Сказал с хитринкой в глазах, чтобы придать отроку уверенности:
— На того бога надейся, а своих не забывай. И сам не плошай.
Торопка аж подскакнул от проскользнувшей в этих словах надежды:
— Так я мигом, воевода…
Осада козельской твердыни крепчала от наскока к наскоку ордынских орд, разъяренных мужеством защитников, они все-таки сумели обложить городок со всех сторон, несмотря на природные преграды. Темники оставили попытки прорваться сходу через место в слиянии двух рек, перед которым высота крепостной стены была ниже и оттого казалась более доступной. Сотни перекинулись к угловой башне, за которой высилась центральная с воротами на степную дорогу, разрушаемыми беспрерывно стенобитными машинами.
Отряды с другой стороны городка перемахнули вплавь Жиздру и забросали глубокий ров за ней стволами деревьев с трупами хашар и своих погибших воинов. Отбивать натиск там было некому, ратники и бабы с отроками и монашками, входившие в войско Улябихи и тоже занимавшие заборола в вежах, посылали стрелу или кидали сулицу, находивших жертву не так часто. Сила их с опытом были куда ничтожнее от вражеских воинов, закаленных бесконечными походами. Ведь кипчакские отроки, особенно мунгальские с тугарскими, оставались под крылом у родителей до тринадцати лет, потом их женили, они плодили первенца и бросались в вечный бой до той минуты, пока острый меч или стрела противника не обрывали короткую их жизнь. Редко кто из них дотягивал до 25–30 лет, тем более становился стариком. По этой одной из причин войско Чингизхана, потом Батыя с другими полководцами, последующими за ними, отличалось дерзостным напором с безрассудной храбростью и беспощадностью, наводящими страх на народы мира. Ордынцы с жесточайшей дисциплиной внутри войска почти не знали поражений в течении почти трехсот лет.
Скоро кипчаки на участках Улябихи заметались уже вдоль прясел, разрубая саблями девок с выпестышами, старавшимися оказать им упорное сопротивление. Эти первые озверелые вои не брали в плен ни малого, ни старого, ни даже женщин, они по большей части состояли из провинившихся перед соплеменниками сипаев, расчищавших путь другим десяткам и сотням, жаждавшим дорваться до обещанных сокровищ. Они искупали вину кровью, а если оставались живыми, довольствовались тем, чем брезговали товарищи, то есть остатками от пиршества. Некоторые уже скакали по взбегам вниз, стремясь достичь городских улиц и начать кровавую расправу над горожанами. Монахи митрополита Перфилия, воеводившего не хуже княжеского ратного мужа, пока встречали их секирами, бердышами и палашами, и пока в их спины вонзались еще наконечники стрел, пущенных с прясел бабами и монашками.