— Ты будешь говорить, поганая твоя ряха? — закричала она, норовя нанести удар еще раз. — Нечисть ползучая, от тебя вонью тянет как от помойного горшка. Ты когда мылся, раб своего шелудивого Батыги?
Пленный еще больше сузил щелки с раскосыми зрачками, от ярости у него на губах запузырились белые клоки пены, он плюнул в лицо Улябихи тягучей слюной, заставив ее срыгнуть от отвращения. Она никогда не видела такого немытого убожества, посягающего на нее, ее имущество и жизнь, привыкла ходить в баню каждую седмицу вместе с детьми и семеюшкой, и там отмываться до громкого хруста кожи. Так было заведено у славян испокон веков. А тут какой-то изверг из опаленных солнцем степей, где не моются с рождения, не растят хлеб и не ткут тканей, а питаются как хищные звери и птицы кровавой пищей, унизил ее плевком в лицо.
Этого Улябиха снести не смогла, она змеей метнулась к ратнику, стоявшему поблизости, выдернула из его ножен меч и ударила наискось по черной от грязи шее пленного. Один раз и за ним второй, а потом перенесла удары на другого нехристя, упавшего от страха на снег, потемневший от копоти и крови. Никто из дружинников не успел перехватить оружие из рук бабы, воины стояли вокруг и молча наблюдали за расправой. А Улябиха, отрубив головы врагам, потащила их к городне из кольев. Так она и вернулась на навершие стены с головами, насаженными на колы, укрепив их с обоих сторон заборола, в котором отбивалась от врагов.
— Шальная баба, ничто ее не остановит, — оглаживали молодые ратники усы и бороды. — Как только Званок с ней живет.
— Да так и живет, — усмешливо щерились дружинники постарше, успевшие познать кровавые сечи со степняками, не ведавшими пощады. — Глаз не поднимает…
Когда воеводе доложили про случай, он только развел руками, мол, все идет к одному, сами, мол, решили стоять не на живот, а на судьбину. Чего тогда спрашивать с заполошной бабы, переживающей за детей и за семью.
В первую ночь Вятка с товарищами, которых воевода переправил к Латыне вместе с лучшими ратниками, не смог сходить на охоту к тугарам, потому что Радыня после веча раздавал дружинникам и горожанам со сбегами места на стене, поделив воев на десятки и сотни и поставив во главе своих гридней. Во вторую ночь повторилась та же оказия, только теперь нужно было налаживать самострелы, стреляющие круглыми тяжелыми пулями и болтами, больше похожими на копья для богатырей. В заборолах установили заморские арбалеты, поражающие противника длинной стрелой на середине равнины, готовили к отражению атак и китайские камнеметы с ложкой на конце долгого бруса для укладывания в нее камней, с колесом с ручками для накручивания железной пружины под ней. Начал подходить к концу третий день осады, всем стало ясно, что добром она не закончится. Назрела необходимость сделать вылазку в становище врагов и устроить среди них погром, чтобы охладить нарастающий пыл противника и заставить его задуматься о бесполезности штурма. Но половцы с аварами и куманами, с ясами и косогами, недавними союзниками русских, и другие кипчаки, продолжали беспрерывную атаку стен, подгоняемые тугарами и мунгалами, идущими за ними и колющими в задницы остриями пик. Казалось, нашествию не будет конца, воины Батыги будут лезть на стены даже ночью при свете факелов.
— Крепко достала их Улябиха, — скороговоркой сказал Бранок, примериваясь пустить стрелу из лука, который он принес из истобы, не уступающего по мощности луку Вятки. — А мне не удалось подтащить на навершие ни одного поганого, они падали с лестниц в ров от моих ударов ослопом как переспелые шишки в сосновом бору, что за Жиздрой.
— У Смургая-половца, сбега с берегов Волги, тоже насажены на колы несколько ихних голов, — осведомил друзей Охрим, пережидавший рой тугарских стрел в углу бойницы. — У них так положено, а Улябиха, видно, решила им не уступать.
— Вота и славно, неча тугарам нас зверствами пугать, мы сами с усами, — заступился за бабу отрок из княжеской дружины, усы у него только начали пробиваться. Он посмотрел на окровавленную секиру, которой рубил пальцы и руки нехристям, дотянувшимся до краев навершия, и скривился как от зубной боли. Видимо, до сих пор не мог привыкнуть к близкому дыханию смерти со всех сторон. — Я бы всю стену утыкал ихними головами, только бы они их подставляли.