Наконец в седых туманных волокнах вырисовались зубцы проездной башни с запертыми наглухо воротами, от нее отделились несколько человек и поспешили навстречу Вятке и его друзьям. Впереди шагал Латына в шлеме с высоким шишаком и в кольчуге из мелких колец, на ногах у него были сапоги, а на плечах обвисал плащ с серебряной застежкой на правом плече.
— Исполать тебе, тысяцкий, — отвесил поклон Вятка, остановившись напротив него. — Мы готовы к охоте.
— Будь здрав и ты, Вятка, вижу, что не к сече снаряжались, а к охотному делу, — негромко откликнулся Латына. Он отошел от помощников и повел десницей назад, указывая на ратников, сгрудившихся за ним. — Посылаю с тобой воев числом пять десятков, самых крепких и надежных, назначаю тебя главным над ними. Не взыщи, но среди них Званок с супружницей, а ты, чай, был с ними в разладе.
— Вота, лиха беда начало, — насупился десятский, выискивая глазами Улябиху. Позади тысяцкого стояли в вольных позах крепкие дружинники, все они были без оружия и доспехов, на поясах висели только ножи, а лапти были обернуты, как и у самого Вятки с друзьями, лоскутами темной дерюги. Между ними затесался тугарин в малахае, надвинутом на лоб, и в ордынском чапане поверх русского шабура. Вятка с недоверием передернул плечами. — А этот кто будет, неужто нам ихнего толмача еще не доставало!
— Я это, Вятка, я и есть Улябиха, от которой ты пожелал откреститься, — подал тугарин высокий и хрипловатый голос. — Ежели откажешь, я сама за вами увяжусь, никто не удержит.
Латына развел руками и сделал шаг назад, давая возможность десятскому получше приглядеться к новым соратникам, а Вятка все шарил глазами по небольшому отряду:
— А твоя подруга где? — наконец спросил он у Улябихи.
— Это кто такая? — отозвалась дерзкая баба.
— Та, что бежала при штурме поганых по пряслу и несла своему семеюшке секиру, — он подошел еще ближе. — Она тоже зыбила надежу отрубить головы всем нехристям за один замах.
Один из дружинников понял, о ком идет речь, он сдвинул треух на затылок:
— Ее семеюшка надысь укреплял глухую башню досками, а супружница готовила ему в истобе вечерю, — он ухмыльнулся. — У них трое огольцов по полатям, мал мала меньше, какая охота, когда там забот полон рот.
Вятка прошелся вдоль ряда добровольцев и завернул снова к Латыне, молча следившим за его действиями.
— Отряд твой, тысяцкий, справный, я мыслю, что кровавого замесу мы наведем дивно хрушкого, — он поправил ножи на поясе. — На навершии все нужное уже приготовили?
— Я сам смотрел, — поддакнул тот. — Осталось только сбросить лестницы вниз.
— А где три мешка с хлебом, о которых я говорил ранее?
Тысяцкий поманил к себе дружинника из своего окружения, а когда тот предстал перед ним, спросил:
— Куда ты сложил хлеб?
— Вота, на дровнях лежит сеном прикрытый, — указал тот на лошадь с санями, привязанную возле взбегов. — Все три мешка.
Вятка приказал тоном, не терпящим возражений:
— Несите их сюда, раздергайте визляки и раздайте караваи моим охотникам.
Он понимал, что может последовать ослушание, ведь речь шла о хлебе, в то время, как вокруг города бесновались ордынские лучники, и никому не было известно, сколько еще продлится осада крепости. На некоторое время наступила тишина, затем Латына не удержался и спросил, понизив голос:
— Вятка, ты идешь не на седмицу и даже не на несколько ден, а всего на одну ночь. Ты так и не сказал, зачем тебе столько хлеба.
— Раздай караваи моим охотникам и больше ни о чем не выпытавай, — резко повторил тот, отходя от тысяцкого на шаг назад. — Это приказ воеводы Радыни.
Тот нахмурил брови и перемялся с ноги на ногу, глянув исподлобья на недавнего своего десятского, махнул шуйцей дружиннику, чтобы он с остальными брался за дело. Но недоуменно — угрожающие движения не произвели на Вятку никакого действия, он будто врос в землю. Когда пропеченные кругляши заходили по рукам охотников, от старшего малой дружины снова поступила команда, заставившая удивиться теперь всех, кто находился вокруг.
— Разламывайте караваи и натирайтесь мякишом с головы до пят, — скомандовал он. — Чтобы от вас сытным духом несло за версту.
Процедура натирания проходила в полном молчании, никто не понимал, что задумал десятский, которого благословил на охоту сам воевода. Многие ратники отламывали куски побольше и запихивали их за полы поддевок, другие не стеснялись жевать хлеб на глазах у всех. Никто не говорил им ни слова, потому что они шли на дело, с которого могли не вернуться. И когда земля вокруг усыпалась ржаными кусками и крошками, Вятка отдал новый приказ: