Его Преосвященство дон Акилино Корво, глава севильской епархии, обычно принимал позу «Кабальеро, положившего руку на грудь» — картины, висящей в одном из залов музея Прадо. Он клал на свой черный костюм белую холеную руку, на которой поблескивал знак его сана: перстень с большим желтым камнем. Лысоватые виски, длинное угловатое лицо и сверкание золотого наперсного креста дополняли сходство с указанным персонажем, которое архиепископ любил подчеркивать. Акилино Корво был прелатом самых чистых кровей, продуктом тщательнейшей церковной селекции. Ловкий, умеющий маневрировать, привыкший плавать в любую непогоду, он не случайно оказался во главе севильской епархии. Он имел важные связи в мадридской нунциатуре, располагал поддержкой инквизиции и находился в прекрасных отношениях как с правительством Андалусии, так и с оппозицией. Что не мешало ему заниматься делами, никак не связанными с его служением Церкви, вплоть до чисто личных. Например, он был большим любителем корриды и занимал ложу на арене Маэстранса всякий раз, когда должны были выступать Курро Ромеро или Эспартако. Кроме тога, он являлся членом обоих местных футбольных клубов, «Бетиса» и «Севильи», из соображений как пасторского нейтралитета, так и священнической осторожности, ибо его одиннадцатой заповедью являлось: «Не клади все яйца в одну корзину». А еще он всей душой ненавидел Лоренса Куарта.
Как и следовало ожидать, судя по приему, оказанному секретарем, первая часть встречи прошла холодно, но корректно. Куарт вручил бумаги, подтверждающие его полномочия (письмо кардинала — Государственного секретаря и еще одно, от Монсеньора Спады), обрисовал архиепископу в общих чертах суть своей миссии — что, впрочем, было совершенно излишне, поскольку тот и так уже хорошо знал обо всем, — а высокий собеседник обещал ему свою полную и безусловную поддержку и попросил держать его в курсе событий. На самом деле Куарту было отлично известно, что архиепископ сделает все, чтобы провалить его миссию, а монсеньор Корво ни капли не надеявшийся, что Куарт станет информировать его о чем бы то ни было, был готов на многое, лишь бы только посланцу Рима где-нибудь подвернулась под ногу банановая кожура. Однако оба они были профессионалами и знали, какие правила следует соблюдать, по крайней мере, внешне. Ни один из них не угаживал о причине, по которой они смотрели друг на друга через стол, как двое фехтовальщиков, чья кажущаяся беспечность немедленно исчезает, как только один обнаружит в обороне другого брешь, куда можно направить свою рапиру. Над обоими витала тень их последней встречи в этом же кабинете, имевшей место пару лет назад, когда Его Преосвященство только стал архиепископом. Куарт вручил ему тогда копию объемистого доклада о недостатках работы службы безопасности во время недавнего визита в Севилью Его Святейшества Папы. Некий священник, отстраненный от выполнения своих обязанностей за неоднократные прегрешения и к тому же женатый, приблизившись к понтифику якобы с целью вручить ему меморандум собственного сочинения, касающийся безбрачия, пытался нанести ему удар ножом, лишь по счастливой случайности не достигший цели. Кроме того, в женском монастыре, где должен был ночевать Его Святейшество, в одной из корзин с бельем, изящно вышитым сестрами специально для этого случая, было обнаружено взрывное устройство. А в записных книжках всех исламских террористов Средиземноморья имелась программа визита Папы, расписанная во всех подробностях и чуть ли не по минутам: результат постоянных утечек информации из архиепископства в прессу. В такой ситуации Институту внешних дел в лице Куарта пришлось срочно вмешаться и перетасовать весь изначальный план обеспечения безопасности, составленный Монсеньором Корво; что он, Куарт, и сделал, к вящему недовольству курии и полному отчаянию нунция[36]. Нунций, естественно, довел эту историю до ушей Его Святейшества Папы, причем в таких красках, что она едва не стоила Монсеньору Корво его архиепископства и апоплексического удара. С течением времени, после того как сей инцидент был исчерпан, дон Акилино укрепился в своей репутации отличного прелата; однако воспоминания о случившемся, о пережитом унижении и о причастности к последнему Лоренсо Куарта грызли его сердце и его христианское смирение, заставляя испытывать отнюдь не пастырские чувства. В чем Его Преосвященство и признался утром того самого дня, о котором идет речь, своему исповеднику, старенькому священнику из собора, с которым общался в первую пятницу каждого месяца.