Стало немного больно. Примерно в середине живота, чуть выше пупка локализовался очаг жжения. Его интенсивность нарастала с каждой минутой, расширяясь и захватывая почти уже всю полость. «Наверное, начинается реакция ферментации», — подумала Карина, оглаживая ладонями живот. Он пока что оставался без заметных изменений — таким же плотным и округлым, но сравнительно мягким. Внутри слегка жгло, пощипывало и щекотало. Это было даже немного приятно. Травиц глубоко вздохнула. По крайней мере, впечатлений она тут набралась надолго…
«Осы» между тем кишели вокруг своего гнезда всё шустрее и агрессивнее. Их становилось всё больше. Карина уже не оглаживала живот, а обхватывала его, насторожённо прислушиваясь к происходящему там. Недавняя болезненная процедура ещё не стерлась из памяти… хотя ведь ничего страшного не произошло. Всего лишь очередное испытание тела на выносливость и накопление багажа плотских ощущений. А опыт такого рода не может быть «плохим» или бесполезным…
Долгий урчащий звук донёсся до ушей Карины, и вслед за ним появилось чувство резкого распирания. Осиный рой вырвался из гнезда и стал заполнять ограниченное, тесное пространство вокруг. Внутри всё зашевелилось, словно, кроме ос, живот был набит ещё извивающимися змеями. Карина вскрикнула от быстро нарастающей давящей боли. Впрочем, эта боль почти сразу же схлынула. Но через несколько минут женщина почувствовала новый приступ. Внутри все бурлило и переливалось — словно бы реакция пошла лавинообразно. Затем приливная волна схлынула, откатилась, заставив Карину содрогнуться всем телом. Первые накаты задали ритм последующим. «Осы» больше не летали, уступив место «прибою», ударявшему медленными волнами боли, поднимавшимися из самой глубины чрева. Постепенное нарастание распирания, потом сильнейшая резь внизу живота, высокое давление, грозящее выбить пробку (это было бы счастьем!) и ощущение того, что ещё секунда — и кишки лопнут, взорвутся с коротким хлопком… Затем долгий и громкий бурлящий звук, после которого волна боли и давления откатывалась, заставляя Карину несколько раз с шумом вдыхать и выдыхать воздух… И так без остановки, с частотой приступов примерно каждые три-четыре минуты. Живот постепенно раздувался. Пики давления, грозящие разорвать кишечник, становились всё более продолжительными и болезненными; они вынуждали сначала стонать в голос, а потом — хрипло кричать. Карина лежала на боку, немного согнувшись и обхватив себя руками; её ноги судорожно царапали мягкий пол. Во время приступов она, сама того не сознавая, несколько раз ползком пересекла комнату от одной мягкой стены до другой. Её руки сами собой пытались дотянуться до пробки, но это было невозможно — конструкция наручников исключала подобное действие полностью.
Биотехник был абсолютно прав — ни днём, ни наступившим вечером Карине не пришлось скучать. Наступившая ночь (впрочем, в комнате с мягкими стенами свет горел одинаково, не завися от времени суток) принесла прекращение приступов. Рост дрожжей замедлился. Но живот к этому моменту раздулся едва ли не больше, чем у беременной, а пупок вывернулся наружу. Карина плохо понимала, что с ней происходит, почему ей так безумно больно, почему её то и дело бьют судороги и почему она не может отключиться (Биотехник отлично знал, почему доноры не впадают в забытьё; он сам ставил им уколы, не допускающие ни шока, ни потери сознания, ни даже лёгкого обморока). Казалось, кишки раздулись так, что должны скрипеть, словно раздутый латекс, когда по нему с лёгким нажатием проводишь пальцами. Но сил уже не было даже стонать — её рот лишь беззвучно приоткрывался и закрывался; раскинув ноги и протянув вперёд скованные руки, Карина лежала без движения, словно вытащенная из морской пучины на поверхность глубоководная рыба. Огромный живот лишь подчёркивал это сходство.
Счёт времени был потерян… Но что это? Боль как будто отошла куда-то в сторону, вздутый живот стал словно бы чужим, а свет — колеблющимся, призрачным.
— Ни в какое море я прыгать не собираюсь, — чужим голосом произнесла Карина, внимательно смотря на светильник под потолком, который неожиданно начал раздваиваться… Да я же пьяна! — дошло вдруг до Карины. Она пьянеет от собственного эндогенного алкоголя, невероятное количество которого сейчас выработал её организм и который понемногу начинает всасываться собственным кишечником. Травиц даже захихикала, подумав, что такое интересное изобретение могло бы помочь всем алкоголикам Кардиган-Томсона оставаться вечно пьяными и вечно весёлыми…
В этот момент открылась дверь, и в комнату вошли сразу два биотехника. Деловито подойдя к Карине, они синхронно приложили что-то к сгибу локтя, затем провели неким инструментом по тугой коже возле пупка. «Всё в порядке», — услышала Карина.
«В порядке?» — удивилась она, провожая взглядом Джексонов… Хотя к двери уже подходил Джексон в одном экземпляре. Опьянение быстро растворялось, но боль немедленно вернулась, дав о себе знать — резко и беспощадно. Громкий крик, наполненный страданием, забился по комнате.
…Лишь через час — необыкновенно долгий и тянувшийся как вечность, — в углу помещения что-то щёлкнуло, и из пола поднялся странный предмет, немного напоминающий обычное сантехническое устройство, только значительно ниже и на вид удобнее, причём со спинкой, как у кресла. Постанывая и не отрывая рук от живота, Карина подползла к нему и попыталась забраться на него, чтобы сесть. Несмотря на то что «кресло» было высотой всего лишь около фута, взгромоздиться на него казалось делом немыслимым. Карина готова была заплакать от боли и досады. Но тут дверь открылась, и в комнате оказались Джексон и Агнешка. Они быстро подошли к Карине, аккуратно и осторожно взяв её под руки, усадили на овальное отверстие. Биотехник, проследив, что подопечная сидит ровно и плотно, нажал невидимую кнопку на замерцавшем пульте в воздухе.
Пульт этот, конечно, как и почти любое устройство передачи данных, был квазивиртуальным. Зато длинная полая игла, чрезвычайно острая и гладкая, была самой что ни на есть реальной. Биотехник в течение последнего часа держал её под рукой, будучи готовым в случае критической ситуации вроде отказа электроники подскочить к Карине и проколоть ей этой иглой снизу пузырь, чтобы немного стравить давление: дабы её сигма не лопнула, чего доброго, по всей длине… Шнейдеман ещё смутно помнил, кому принадлежат два трупа, похороненные им лично за окраиной города недалеко от лаборатории Химика лет пятнадцать тому назад. Впрочем, имена уже стерлись из памяти. Но страшные конвульсии и отчаянные вопли мучительно умиравших доноров, у кого сусло вытекло из кишечника в полость, он хорошо запомнил. Так же, как и недовольство клиентов, которые остались тогда без выпивки… В результате форс-мажорных обстоятельств, без которых редко обходится начало какого-нибудь долговременного гешефта. По крайней мере, игла в руках биотехника трижды спасала как жизнь донора, так и репутацию Шнейдемана… Хотя в этих случаях вина клиентам доставалось чуть меньше, чем обычно.
Лёгкий хлопок где-то внизу выбил леток… прорвал плотину… снёс крышу. Находящееся под давлением винное сусло безостановочным потоком хлынуло из живота Карины куда-то вниз. Дыхание остановилось на несколько секунд, пульс тоже вроде бы притормозил бег… И женщина начала хватать ртом воздух, с шумом, с криками. Слова и фразы, которые вырывались у неё при этом, Травиц больше никогда бы не смогла воспроизвести — они шли не от разума, не от рассудка. Дикое, рвущее на части облегчение нельзя было сравнить ни с чем — даже, наверное, с оргазмом… Тело Карины, поддерживаемое с обеих сторон, содрогалось в сладких судорогах. Спазмы кишечника были болезненны, но по сравнению с тем, что было раньше, это и болью было назвать по меньшей мере несерьёзно. Хотя и возникло ощущение, что чьи-то руки забрались внутрь и выкручивают кишки, словно выжимают длинные мокрые волосы после купания. Голова кружилась, в уши словно кто ваты натолкал…
— Я не могу подобрать слов, чтобы описать то, что было со мной, — искренне сказала Карина, откинувшись на спинку «кресла», когда поток прекратился. Во всём теле была удивительная лёгкость и одновременно тянущая вялость; на коже выступила испарина. — По-моему, я даже кончила.