Да и бретонские банкиры очень трепетно относятся к своей репутации.
— Удачно, — кивнула Мэва, принимая услышанное на веру; лицо её, сосредоточенное и полное решимости, казалось ещё красивее, чем обычно. — Нам не следует терять времени. Я попрошу Одавинга, и утром мы полетим в Вэйрест, возьмём всё, что нужно, а после решим, что делать дальше, — сказала она и чуть погодя, тоном, не подразумевающим возражений, добавила: — Анкано останется здесь, чтобы ко всему подготовиться.
Они сцепились взглядами — холодными, поблескивающими сталью — так жёстко, что искры посыпались. Драконы стремятся к власти, верно?.. Анкано улыбнулся Мэве зло и насмешливо, как улыбался, когда распознавал невидимый глазу изъян, не позволяющий сделать с поднятым телом то, что было задумано…
А Риннала так на них двоих засмотрелась, что не сразу сообразила, кто такой Одавинг — и не до конца осознала, что её ждёт, даже когда следующим утром Мэва помогла ей вскарабкаться на драконью шею.
Дракон — Одавинг — был от этого так же не в восторге, как и его эльфийская поклажа, но даже дракон не осмелился спорить с Мэвой Сиггейрсдоттир.
— Не беспокойся, Zeymah, — смеялась та, поглаживая его по красной, как кровь, чешуе. — Я знаю, что ты не лошадь. Катать на тебе друзей не войдёт у меня в привычку.
Риннала очень на это надеялась: ездить верхом она очень любила, но это и правда была не лошадь. Руки Мэвы, обхватившие её талию, якорем держали рассудок; подниматься в воздух было так страшно, что мысли промерзали насквозь и разбивались в мелкую ледяную крошку.
— Помнишь, о чём мы говорили, когда ты назвала мне своё настоящее имя? — спросила Мэва, стоило Риннале немного прийти в себя. Мерное хлопанье крыльев её даже успокаивало. — О тайнах и об обещаниях?
— Да… Да, конечно…
— Ты ничего не хочешь мне рассказать, Риннала Ремансдоттир?
Она промолчала, не сразу нашлась с ответом — роковая ошибка! Мэва не стала ждать: она столкнула Ринналу и свесила вниз, удерживая за руку — болтаться в воздухе, биться о красную чешую…
Ужас, животный, нерассуждающий, ослепил её, выжег разум. Сколько это продлилось, Риннала не могла сказать… ничего она не могла сказать и поняла, что орала, только когда сорвала горло.
Мэва притянула её и усадила обратно, как куклу.
— Я… соврала,— просипела Риннала; руки дрожали, лицо было мокрым от слёз. — Я… утаила правду. Анкано… Он не тот, за кого себя выдаёт
— Кто он тогда?
— Маннимарко… Король Червей.
— Хм, — только и сказала Мэва — и обхватила Ринналу за талию.
Мерное хлопанье крыльев стучало в висках… Риннала тряслась и беззвучно всхлипывала, но даже сейчас руки Мэвы были ей якорем — ну не смешно ли?
И красный дракон — смеялся.
II.
В Коллегии её знали как “Брелину Марион”, и Риннала привыкла так представляться. Собственное имя, произнесённое вслух, звучало пугающе непривычно — но где же ещё к нему привыкать, как не в компании Драконорожденной?
По правде сказать, их путешествие в Вэйрест Риннала почти не запомнила: ужас, какого она никогда ещё не испытывала, переполнил её до краёв и не оставил места для воспоминаний. Всё, что происходило с ней после, слиплось в тяжёлый и плотный ком из снега и грязи — и не понять было, где заканчивалось одно событие и начиналось другое.
Стоило на мгновение смежить веки, и Мэва снова полоскала Ринналу в воздухе, точно тряпку: ветер бесстыдно шарил под юбкой, кожу сдирало драконовой чешуей, а крик — застревал в горле, душил её, пережимал стальным обручем грудь…
Риннала задыхалась. Ей не хватало воздуха, ей не хватало силы, ей не хватало решимости вырваться из ловушки собственного разума. Мерное хлопанье крыльев дробило минуты, как метроном, чётко и сухо — даже когда сам дракон скрылся за горизонтом, — а всё остальное поблекло, утратило плотность и вес.
Дурной затянувшийся сон, рассыпающийся под пальцами…
Сколько длился их с Мэвой полёт? Где они приземлились? Как добрались до города? Риннала и под угрозой смерти не смогла бы ответить на эти вопросы. Кажется, Мэва вправила ей вывихнутую руку, помогла привести себя в порядок, вылечить мелкие ранки… Сопроводила в банк, наверное? Одна бы Риннала туда ни за что не дошла, но она совершенно не помнила, как туда добиралась, не помнила, с кем говорила и что делала — мыслями она до сих пор была в небе.
Если бы не врождённая альтмерская сдержанность и не отцовское воспитание, что помогали не думая надевать на себя придворную маску, Риннала бы ни за что не справилась — потому что не могла думать. Но даже тогда, по части ума не особенно отличаясь от оживлённого мертвяка, она, должно быть, совершала правильные поступки и говорила правильные вещи — а иначе не получила бы карудильский ларец и не открыла б его на глазах у Мэвы.
Это Риннала запомнила, к добру или к худу — как и то, что совсем ничего не почувствовала, глядя на все свои родовые богатства. В других обстоятельствах она бы наверняка ликовала, что вернула себе часть прошлого; тосковала, рассматривая венец, который помнила в волосах матери, или кольцо — на пальцах отца; строила планы — честолюбивые, дерзкие…
Но нычне в душе её было пусто, и в голове — пусто. Разве могло быть иначе? Мирская слава кажется очень хрупкой, когда ты болтаешься над землёй на немыслимой высоте, удерживаемая одной рукой, а эхо драконьего смеха гудит в костях.
Смерть всматривалась в Ринналу холодными голубыми глазами. Немногое было им нужно, чтобы воссоединиться: резкий порыв ветра, заставший бы Мэву врасплох; пальцы, неловко скользнувшие по рукаву; треск истрепавшейся ткани… Да что угодно, любая небрежность, любая непросчитанная случайность — и вниз, вниз, вниз! Вниз, вниз так быстро, что кровь заструится из глаз, из ушей… так долго, что когда ты всё-таки разобьёшься, от тебя не останется даже мокрого места!..
Ничего не останется, кроме разбитых надежд и нарушенных обещаний, и некого будет винить, кроме самой себя. Кто, как не ты, пытался ими играть — древними чудовищами, облачёнными в смертную кожу? Кто, как не ты, лукавил и нарушал обещания?
Мэва была по-своему милосердна: ей ничего не стоило Ринналу убить, отплатив за обман — лишь разжать пальцы… Когда она догадалась? Как долго испытывала, надеясь, что ей признаются? Как сильно разочаровалась?
Обратный путь Риннала тоже запомнила урывками. В мыслях всплывало разрозненное, дурное — то, как Мэва усаживала её и закрепляла ларец, как крепко обхватывала руками и щекотала дыханием ухо.
— Не бойся, — шептала она по-драконьи гулко: так, что её слова, словно минуя все органы слуха, отпечатывались у Ринналы на сердце. — Не больше, чем необходимо, бойся… Ты утаила часть правды, но не успела нарушить клятвы. Помнишь тот день, когда ты мне назвала своё настоящее имя? Ты поклялась, ты кровью мне поклялась, что будешь верна. Что с помощью силы Магнуса станешь бороться за земли предков, а потом проследишь, чтобы все артефакты вернулись ко мне, как и было условлено. Помнишь такое, Риннала Ремансдоттир?
— Да, — отвечала она и плакала то ли от облегчения, то ли от боли. — Да, Мэва, дочь Сиггейра, я помню каждое слово. Кем бы он ни был, мой не-смертный союзник, чего бы он ни добивался, пользуясь тем, что сейчас мы хотим одного и того же… сколько бы раз ни вставало на горизонте солнце, я буду верна тебе — и своему слову.
Риннала не лукавила, когда давала эти обещания: лукавство сошло с неё, точно змеиная кожа, и оголило самую суть. Дочери Ремана Карудила не нужны были владычество над Тамриэлем и богоравная мощь. Она хотела только того, что ей и так по праву принадлежало: родную землю, избавленную от талморской заразы; шанса оплакать, по правилам похоронить родных — чтобы тянуться к ним хотя бы сквозь кенотафы, — и мирного неба над головой, мирного неба для всех, кто способен ценить красоту рассвета.
Разве это так дерзко, так недостойно? Быть молодой, полной смелости, злости, кипучей страсти — и не хотеть “просто быть”, выживать, клянчить крошки с чужого стола? Разве не каждый по праву рождения заслужил это — естественное, простое? Жить — в полную меру, а не вполсилы? Как мер… “человек”, да, или всё остальное… Как мер, а не как животное — жить?