Дурнотная смесь из горелой плоти, оплавившейся брони и испражнений — когда оживший мертвец наживо отгрызает тебе ногу, тело и предать может! — била Ринналу в ноздри, пьянила, как сливовое вино.
Смерть её не пугала. Смерть была кровной сестрой, покровительницей и возлюбленной — первой союзницей последней из Карудилов, не-королевы, которая уже очень давно не боялась запачкать руки.
— Пойдём, — повторила Мэва и потянула её за руку. — Нужно быстрее его найти.
Обе не сомневались, кто победил в этой схватке, и обе оказались правы. Маннимарко вышел к ним сам откуда-то из-за скосившегося набок дома — усталый и недовольный, но невредимый.
Беседа с ним… не то чтобы “не заладилась”, но и сердечной её при всём желании трудно было назвать.
— Вижу, вы сделали то, что хотели, — вместо приветствия произнёс Маннимарко, кивая на ларец, что Мэва несла под мышкой. Больше он ничего не сказал — только смотрел, скрестив на груди руки, и ждал от неё ответного шага.
— Не мы одни не теряли времени даром, как вижу… Но бабкиного дома мне будет, пожалуй что, не хватать.
— Вот только не делай вид, что это стало для тебя сюрпризом. На что ты рассчитывала, прилетая в эту дыру на драконе? Ты нарисовала мишень у меня на спине и скрылась, оставив разбираться с последствиями.
— Я знала, что ты с ними справишься, Маннимарко, — Мэва, пожимая плечами, назвала его имя так просто и буднично, точно не было в нём ничего особенного, и так же просто и буднично пояснила: — Я хотела вынудить их сделать первый ход. Раскрыть себя, показать, на что они способны — и дать нам повод для скорого и решительного ответа.
Поначалу Маннимарко казался сердитым — как и любой другой мер, которого бы так подставили, — но, когда Мэва назвала его по имени, в одночасье переменился.
Контраст был разительный; тщеславие, властолюбие, привычка повелевать, так до конца и не изжитая, не позволяли ему перевоплотиться в Анкано по-настоящему, даже в Коллегии — но по части актёрских способностей Маннимарко Риннале не уступал, а опыта у него было в разы больше.
Когда Король Червей окончательно сбросил заёмную кожу, трудно было не любоваться этим преображением… И, кажется, происходящее его забавляло: напряжённая поза и обвиняющий, немного капризный тон сменились вальяжностью сытого хищника.
— Тебе стоило остаться и взглянуть на всё своими глазами, Мэва, дочь Сиггейра, если ты и правда хотела узнать, на что они способны. Не страшно было использовать в качестве наживки Око Магнуса, оплаченное кровью твоих товарищей? А если бы я не справился? Или сбежал?
— С Оком, находившимся в твоей власти, ты не мог не справиться — и не мог от меня сбежать, так что даже и не пытайся, — усмехнулась, приняв его вызов, Мэва. — А Риннале, я думаю, не повредила небольшая прогулка. Мы ведь не хотели бы, чтобы она угодила меж двух огней, наша с тобой королева?.. Огня здесь было с избытком, как я погляжу. Никто не ушёл живым?
— И мёртвым — тоже. У меня было два пленника, но после того, как они сказали мне всё, что нужно, их тела уже нельзя было ни для чего использовать.
Играть с Драконорожденной в открытую Маннимарко явно понравилось, и Мэва платила ему той же монетой. Риннала, может, их бы друг к другу приревновала, но понимала прекрасно: пока что они, все трое, на одной стороне доски, но никогда не станут равновесными фигурами. Рядом с ними, древними чудовищами, облачёнными в смертную кожу, ей нужно лишь выживать, и брать то, что даётся в руки, и не пытаться ни на кого из них заявлять права…
Не привязываться, как бы это ни было тяжко, когда Мэва смотрела так и говорила — так:
— Что же, не вижу смысла ходить вокруг да около. Знаю одно: нужно больше огня. Людская молва — оружие обоюдоострое… Негоже нам с вами в открытую связываться с некромантией. Здесь не должно остаться следов.
Следов не осталось: Одавинг, вернувшись по зову Мэвы, выжег драконьим пламенем всё, что уцелело после побоища — дом, дровяной сарай и трупы, как свежие, так и лежалые.
После Риннала прошлась по пепелищу, желая то ли удостовериться, то ли попрощаться… Но не с чем было прощаться: место, где они с Маннимарко провели зиму, — место, где они жили, экспериментировали и трахались, где она обстригала его и красила волосы тёмной краской, — выгорело дотла, и вместе с ним осыпалась прахом заёмная кожа Брелины Марион.
— Вы спрашиваете, почему я ратую за эту войну? Почему мне мало победы над Алдуином? Почему не могу оставить Талмор в покое? Отторгнув себя от мира живых, я видела всё ясней, чем когда-либо, — рассказывала Мэва две с половиной недели спустя. Выступала перед стянувшимися в Вайтран дипломатами, она выглядела ещё величественней, чем обычно: нельзя было не ловить каждое её слово. — Представьте все времена и пространства как многоярусный торт… из тех, что бретонцы готовят на свадьбы. Каждый из ярусов — есть, существует здесь и сейчас. Но, как и с тортом, мы всегда можем установить их очерёдность: тот, что внизу, положен был раньше.
— И что в этой кондитерской метафоре — Алдуин? — спросил Фаренгар, маг вайтранского ярла, и Риннала знала: Мэва его и подучила.
— Иногда старые ярусы оседают под тяжестью новых, и они смешиваются, — сказала та словно бы non sequitur, — или же старые рассыпаются в пыль. Бывает и так: что-то вышибает опоры, что отделяют один ярус от другого, случайно или намеренно — и тогда весь торт может рухнуть. И Алдуин, и Талмор думают схоже: если сметут всё со стола — всё, даже саму смертность: великую жертвенность, подарившую миру сердце!.. — то смогут перекроить под себя и всё сущее. Но правда в том, что в конце их только нелепая груда теста: гибель всего и вся, которую мы обязаны предотвратить.
И пока Мэва созывала Тамриэль к бою, Риннала стояла с ней рядом, увенчанная короной Моргии Карудил — и улыбалась.
IV.
В Коллегии её знали как “Брелину Марион”, и Риннале стоило большого труда избавиться от этой маски. “Брелина” была милой, воспитанной девушкой; немного замкнутой, немного неловкой, немного слишком обычной для данмерки-телваннийки — такой, что на небольшие странности и просчёты окружающие охотно закрывали глаза.
Сейчас Риннале нужна была “королева Фёстхолда в изгнании”, яркая и хлёсткая; женщина, что, налаживая нужные связи, всех убеждала бы: ваши глаза должны быть открытыми! Не упустите выгоду, что сама плывёт в руки!
Вести об очередном конце света — это, конечно, хорошо, но недостаточно, чтобы вовлечь правителей Тамриэля в войну. Мэва умела звучать убедительно, и никто не осмеливался оспаривать или высмеивать её речи в открытую — кто-то ей верил, а кто-то просто боялся женщины, подчиняющей себе драконов и способной одним-единственным словом размазать тебя по стенке, — но этого было мало.
Политика — дама капризная, переменчивая, а мир уже который век лихорадит — так, что и Кристальная-как-закон не устояла. Сегодня даже владыки-меры предпочитают гнаться за сиюминутной выгодой, а не вкладываться в долгоиграющие проекты. Что уж тут говорить о краткоживущих людях? Они и в мирное время редко заглядывают дальше, чем на полвека вперёд.
Жаль, что их всех не получится потрясти, свесив с летящего дракона — это бы очень упростило переговоры! Но, к сожалению, ни завуалированными угрозами, ни вестями об очередном конце света, который случится “когда-нибудь не сейчас”, было не обойтись.
Мэва сама это понимала; всех, кто был ей чем-то обязан, и на кого легко оказалось влиять, она превращала в вербовщиков и глашатаев. Метафизические откровения не выигрывают войны. Чтобы собрать работающую коалицию, нужно было посулить всем союзникам конкретную прибыль, нужно было льстить, уговаривать, раздавать обещания и служить посредником — взвешивать, измерять и перераспределять территории, торговые льготы и династические союзы.
“Брелина Марион” здесь ничем не могла помочь, и потому её отправили на покой.
Время нельзя повернуть вспять или замкнуть в кольцо, но оно может сделать виток по спирали. Риннала Карудил возвращалась в этот мир, возвращала себе всё то, что ей и так по праву принадлежало — уже не как принцесса, но как королева.