Впрочем, драконья угроза их всё равно коснулась, пусть и не напрямую: просто в один из заснеженных зимних дней по ненадёжному винтерхолдскому мосту прошла Мэва Сиггейрсдоттир — та самая женщина, которой молва приписывала способность поглощать драконьи души. Брелина, по правде сказать, была не особо впечатлена героиней древних легенд. Нордка как нордка — высокая, светловолосая, синеглазая, да и в магии разбиралась скверно — едва-едва сумела пройти вступительное испытание Фаральды, сотворив на пробу простенький огненный шарик.
Саму Мэву собственные слабые способности не смущали — или ей хватало хитрости не подавать вида.
– Я знаю, что чародейка из меня никудышная, – открыто признавалась она всем, кто готов был слушать, – зато и меня саму чарами просто так не достанешь. На звание архимага я и не претендую, а здесь — не самое плохое место, чтобы перезимовать. Хоть я и северной крови, а не охотница до зимних странствий. Мало радости в том, чтобы через сугробы и бури вперёд продираться. Да и устала я от походной доли. Посижу хоть месяц-другой на одном месте, послушаю умных людей — глядишь, и чему-нибудь полезному выучусь.
Брелина, попав в Скайрим, старалась не подходить к недам с мерками, которые прежде использовала для соотечественников, но эти речи не вызывали у неё приязни. Впрочем, в Коллегии было не так уж много народу — Винтерхолд переживал не лучшие свои дни, — и выбирать Брелине не приходилось. Одиночество ли тому виной, скука или же что-то другое, однако они с Мэвой быстро нашли общий язык. Конечно, той недоставало академической образованности, однако “глупой” её нельзя было бы назвать при всём желании… и не только потому, что в лицо хамить охотнику на драконов — само по себе дурная затея.
Мэва отличалась поразительно цепкой памятью. Стоило мельком упомянуть при ней любой незначительный факт своей биографии, и можно было не сомневаться: эта — запомнит, обдумает и сделает выводы: в нужный момент поинтересуется здоровьем захворавшей племянницы Толфдира, или угостит Онмунда его любимыми орехами в меду, или в присутствии Анкано упомянет о босмерской родне Нирии. Мэва умела заводить друзей и не боялась наживать врагов — кажется, она вообще ничего не боялась, как убедили Брелину и экспедиция в Саартал, и освобождение Коллегии…
А ещё нордская воительница оказалась отменной рассказчицей: будь то героическое предание или трагическая легенда, Мэва умело вытканными словами затягивала так, что невозможно было вырваться. Когда экспедиция только вернулась из Саартала, и усталые ученики собрались в общем зале погреться у очага и выпить вина со специями, Драконорожденная взялась рассказывать о Слиянии планов и живописала вторжение Молага Бала с таким задором, что даже Брелина, не раз читавшая о знаменательных событиях второй эры в исторических хрониках, увлеклась и заслушалась.
— И говорят, в наказание за предательство Молаг Бал утащил Короля Червей в Хладную гавань, — с довольной, немного хмельной улыбкой заканчивала свою жестокую повесть Мэва, и отблески пламени окрашивали её глаза в змеиную желть. — Да, не одно столетие провёл потом Маннимарко, расплачиваясь за свою дерзость — кровью и нечеловеческими страданиями. Наверно, не радовало его тогда подобие бессмертия, что он обрёл через чёрное чародейство. Мало в том счастья, когда тебе год за годом вытягивают из брюха кишки или дробят кувалдами кости, а умереть до конца ты и не в силах.
Порою смерть становится освобождением…
— А ты мастерица рассказывать страшные сказки, — искренне похвалила Мэву Брелина, когда они оказались наедине, в их общей спальне.
— У меня были младшенькие — две сестрицы и брат, — ответила та, расстилая постель и не поднимая взгляда. — Я часто сидела с ними — куда чаще, чем матушка или отчим. Дети любят такие истории не меньше, чем взрослые, и польза от них немалая. Мир наш жесток, и помнить об этом следует с малолетства.
Брелина вздрогнула, и не только от мрачности заключительных слов — “были” от неё не укрылось. Что стало с семьёй охотно слушающей других, но не особенно откровенничающей Мэвы Сиггейрсдоттир? Погибли? Брелина не знала, что на неё нашло — то ли вино ударило в голову, то ли в лад чужой боли отозвалась её собственная, — но неожиданно для самой себя призналась:
— У меня тоже был брат — старший, правда…
И стоило ей произнести эти слова, как поток откровений — холодных и торопливых, как горный ручей, — стало уже не остановить.
— Мой отец был альтмером, — сказала Брелина. – Высокородным, влиятельным — когда-то… Думаю, ты представляешь, как Талмор смотрит на смешанные браки. Такая семья, как наша, никак не могла пережить чистки. Они все погибли — отец, мать, Горантир. Родители отдали свои жизни, чтобы дать нам с братом возможность скрыться, но он всё равно…
Брелина запнулась, смахнула дрожащей ладонью проступившие слёзы. Как бы она ни гордилась выдержкой, а годами держать в себе правду порой становилось невыносимо. Так почему бы не взглянуть на этот их разговор как на целительное кровопускание?
— Когда-нибудь талморцы заплатят за все свои преступления, — с мрачной уверенностью пообещала Мэва. Она села рядом с Брелиной, приобняла ту за плечи и мягко, негромко спросила: — У тебя не осталось родни?
— Те, что на Островах, не хотят знаться с опальной полукровкой. Не могу их винить, — фыркнула Брелина, немного смущённая и чужим участием, и собственной бурной реакцией. — Это всегда было опасно, а уж когда боковые ветви получили право наследовать моему отцу, рисковать новым статусом они и подавно не захотят. По матери тоже не лучше: когда-то в Морровинде жили мои дядя и бабушка, но их след затерялся ещё в тумане Красного года. Скорее всего, оба уже давным-давно мертвы, как и более дальняя данмерская родня. Да и остатки их Дома не могут теперь похвастаться силой или влиянием…
Брелина не жалела о тогдашних своих откровениях: теперь, когда Савос и Мирабелла, последние из посвящённых в её тайну, мертвы, Мэва стала единственной, кто знает хотя бы малую часть правды — и ненависти к Анкано не удивлялась, хоть и упрямо хранила его жалкую жизнь.
Как бы сложилась их переплетённая воедино судьба, если бы она проявила чуть больше упрямства и не согласилась бы по весне отправиться в Саартал? Брелина никогда этого не узнает, но у неё ещё остался Анкано, альтмер-талморец, идеальный образец из палаты мер и весов.
Когда Мэве и Колетте надоест с ним играть, Брелина с радостью полюбуется, как смерть будет медленно и мучительно его освобождать.
II.
Он не должен был очнуться — и всё же очнулся.
Анкано, жадная маленькая сволочь, откусившая больше, чем сумела бы проглотить, и захлебнувшаяся в неукротимом, безбрежном могуществе Ока Магнуса, всё же очнулся — вопреки прогнозам Колетты и здравому смыслу.
Брелина была тогда рядом — вызвалась добровольцем, чтобы из первых рядов наблюдать, как угасает талморская мразь, — и видела всё своими глазами: как вздрогнуло исхудавшее тело, и проступила испарина на лице, и затрепетали тонкие белёсые ресницы. Анкано очнулся, и в то же мгновенье их взгляды встретились.
Брелине стоило большого труда удержаться, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. Её приветствовал не бессмысленный, опустевший взгляд мера, которого травма лишила рассудка, и не усталый, измученный взгляд, какой ожидаешь увидеть после тяжёлой болезни — нет, этот был жёстким и злым, и вскрывал её скальпелем.
Изжелта-рыжий взгляд ядовитой змеи, затаившейся перед броском — и готовой впиться клыками в незащищённое горло.
Брелина не поняла, почему так сильно испугалась его, пусть и злого, но немощного — однако не думая выскочила за дверь, и сердце её бешено колотилось, грозясь вот-вот вырваться из грудной клетки.