— Чего же ты хочешь от меня, Риннала Карудил?
— Чтобы ты освободила Анкано — и отдала нам для изучения Око.
Если играть, то играть по-крупному.
II.
Доверие было для Ринналы роскошью, и всё же она доверяла — не самому Маннимарко, конечно, но его практичности и честолюбию.
Дураком Король Червей не был — дураки не живут три эры, с лихвою перекрывая отмеренный смертным предел, — и от него не стоило ждать откровенной глупости. Если Маннимарко всерьёз вознамерился захватить Саммерсет, прикрываясь иллюзией легитимности, то без Ринналы его отчаянный план не обойдётся.
Законная наследница одного из славнейших городов-государств Островов, вернувшаяся на родину, чтобы спасти её от диктатуры талморских фанатиков, — слишком красивая и убедительная легенда, чтобы перечеркнуть её и отказаться от той поддержки, что гарантирует кровь королей-Карудилов. Да и содействие её подруги-Драконорожденной не было для Маннимарко пустым звуком. Пределы возможностей Мэвы непросто представить, но если ей и правда удастся остановить драконью угрозу, то такими союзниками не стоит разбрасываться. А если не сбудутся, извернувшись змеёй, древние пророчества, и обовьются они удавкой на шее всего Тамриэля… Нет, если Нирну и правда предречена погибель, то зачинать захватнический мятеж уж точно станет бессмысленно.
Риннала знала: пока что она в безопасности. А жить с оглядкой и планировать, как устранить потерявшего пользу “Анкано”, можно будет и позже, когда трон окажется у них в руках. В начале партнёрство-супружество им обоим сыграет на руку, но когда оно исчерпает полезность… Нет, Маннимарко нужно будет опередить, — возможно, открыть Мэве правду и попытаться изобразить неведение? — потому что иначе Риннала встретится с предками много раньше, чем рассчитывает.
Она доверяла практичности и честолюбию Короля Червей, и понимала, что ни соправительством, ни даже всем Саммерсетом он никогда не насытится. Но слишком многое Риннала Карудил пережила, чтобы смириться с ролью разменной монеты. Ради одной только мести жить ей претило: её королевская, древняя кровь, впитавшая пепел Ресдайна и золото Островов, противилась этой доле отчаянно и страстно.
Пока же Риннала была всего лишь довеском — довеском к поддержке Мэвы, довеском к свободе “Анкано”, довеском к овладеванию Оком. Такая роль тяготила Ринналу, но за годы жизни Брелиной Марион она притерпелась к этой тяжести. Новые испытания её не страшили.
Мэва пошла навстречу: заявила перед всем Винтерхолдом, что для покаяния Анкано должен будет служить равно Драконорожденной и всему Скайриму, и у неё как раз имеется служба ему по плечу — и соизмеримая в тяжести его преступлениям.
Недовольных таким решением было много, очень много, но оспаривать его никто не взялся. Коллегии хватало иных хлопот, ведь архимага так и не выбрали — и власть разделил временный совет старших чародеев. Корир, ярл Винтерхолда, попытался было воспользоваться моментом и надавить на магов, но в одном они, склочные и норовистые, сходились единодушно: к лояльному Братьям Бури правителю не стоит прислушиваться.
Драконорожденная получила то, что хотела, пусть даже Толфдир качал укоризненно головой, слушая её речи, Онмунд — бранился злым полушёпотом, а Дж’зарго, вздыбив шерсть на затылке, провожал её колким взглядом.
Про Око и Посох Магнуса Мэва и вовсе не говорила, молчанием поддерживая слухи о том, что всё же передала их псиджикам. Риннала знала: это не так; но где реликвии были спрятаны и как удалось отделаться от артеумских чародеев, даже не представляла.
Мэва умела не только копить чужие тайны, но и с драконово-непроницаемой выдержкой хранить свои собственные.
Риннале непросто далось заключить эту сделку: Мэва без теплоты выслушала её просьбу. Помиловать Анкано? Доверить ему артефакт, чуть было не погубивший Коллегию? Не просто глупость, но глупость смертельно опасная!
Риннала готова была вымаливать её помощь на коленях: раздразнив себе сердце надеждой, она не могла вернуться к прежней мышиной жизни. Но унижаться не пришлось — Мэве хватило меньшего.
— У меня есть свои причины ненавидеть Талмор, — сказала та, закончив с расспросами. — Ты предлагаешь такую возможность им навредить, от которой грешно отказываться. Если преуспеешь — отлично, а ежели нет… Думаю, даже твоя неудача сумеет перетряхнуть Доминион.
— А ты умеешь обнадёживать, — хмыкнула Риннала и, пряча нервозность за выкованными в горниле дворцового этикета жестами, пригубила вина. Вопреки своим словам, она с новой силой ощутила надежду: Мэва рассуждала как политик, а любого политика можно купить — нужно лишь верно назначить цену.
Что же ей нужно, женщине с душой дракона и скулами, о которые с треском разбиваются корабли?
— Ты не за сладкими речами ко мне пришла, Риннала — покачала она головой, — а за услугой, и услугой немаленькой. Я не доверяю твоему новому приятелю, но я доверяю тебе и твоему чутью. Я готова рискнуть, но только глупец даёт деньги в рост, не требуя никакого залога. Если предашь меня, Риннала Ремансдоттир, если обманешь моё доверие, знай: наша дружба больше не будет тебе защитой. Я не люблю рубить с плеча, но если взялась за топор… О, мой покойный муж мог бы многое рассказать, если бы дожил до этого часа!
— Мне нет нужды тебя обманывать, Мэва. Честность — моё главное оружие.
— Готова ли ты поклясться мне, кровью поклясться, что будешь верна? Что не воспользуешься силой Магнуса, чтобы подчинить Скайрим? Что станешь с её помощью бороться за земли предков, а потом проследишь, чтобы все артефакты вернулись ко мне, как и было условлено?
Если б Риннала, не раз наблюдавшая мощь драконьего Голоса, и сомневалась в том, какие силы дремали в груди её подруги, то нынче любые сомнения осыпались бы палой осенней листвой и развеялись по ветру. Мэва, спокойная, как скала, улыбалась, приобнажая зубы, и в её словах, в её синих морозных глазах проступало нечто древнее, страшное — нечто, с трудом вмещающееся в тело смертной женщины и призрачными драконьими костями грозящее пропороть ей грудину.
Ужас чешуйчатым длинным хвостом обвил сердце, но выбора у Ринналы не было, и пути назад — не было. Она кивнула, не ожидая того, как споро Мэва перейдёт от слов к делу: достанет из-за пояса кинжал, разрежет Риннале ладонь, приникнет губами к ране, слизывая проступившую кровь…
Что это? Неужели сердце её так оглушительно бьётся?..
Когда Мэва выпустила её, позволяя залечить руку, Риннала с большим трудом вспомнила, каково это — дышать. Как можно дышать, когда напротив стоит она — с губами алыми, жадными, окрашенными твоей же собственной кровью? С глазами, пылающими голодным синим огнём — жарче даже драконьего пламени?
И Риннала обжигала себя, но не могла оторваться: жар разливался у неё в низу живота, румянцем окрашивал щёки, плавил врождённую альтмерскую сдержанность. Она никогда не любила недов — и недок тоже, — но Мэва была совершенно великолепна: могущественная, опасная, неукротимая… Какой она будет, избавленная от тяжеловесной нордской одежды? Высокая белая грудь — наверно, светлее лица, хотя куда уж светлее? Бёдра — широкие, крепкие… и эти длинные, одуряюще длинные ноги… Каково будет их развести, приникнуть губами к разгорячённому лону (белья воображаемая Мэва, само собой, не носила) и слизывать влажное желание так же старательно и жадно, как сама Мэва слизывала кровь, проступившую из разреза на ладони Ринналы?..
Стыд ударил под дых, выбил из сладостного дурмана. Слишком много было выпито сливового вина, чтобы сохранять ясность мыслей — Риннала утешала себя только этим. Да, недаром перед пирами матушка лично варила особые зелья, чтобы ни ей, ни отцу опьянение не туманило разум!
Глупо было надеяться, что вино, пусть даже и саммерсетское, поможет Риннале получить преимущество над нордкой: этот народ умеет пить так, как, пожалуй, никто в Тамриэле. Глупо, как глупо…