Но если её нордка и различила в глазах у Ринналы тень неподобающих мыслей, то виду не подала.
— Что же, условились мы с тобой, Риннала Ремансдоттир? — спросила она, широко, легко улыбаясь, и алая королевская кровь окрасила её зубы. — Мною залог получен, и значит, клятва будет исполнена.
— Условились, — бестрепетно согласилась Риннала, пряча сомнения на внутренней стороне век. — Клянусь тебе, так и будет.
Как бы ни сложилась потом её неспокойная, переменчивая судьба, а Риннала Карудил до конца своих дней запомнит тягостные слова нордского заклинательного куплета, которыми Мэва, дочь Сиггейра-скальда, привязала её к себе и костяным ножом вскрыла душу:
Мара злата, буря лезвий
Ждёт, как горесть змей минует.
Коль обманешь, лебедь Шора
Выклюет твой жёлудь духа.
Пожалуй, впервые Риннала почувствовала, что откусила больше, чем сумеет проглотить, но всё-таки вытравила из головы эти вялые пораженческие мысли. Бедняки не выбирают, чем набить брюхо, и нынче дочь Ремана Карудила была бедна, очень бедна — не по карману ей страхи, сомнения и колебания.
Принцесса, королева-изгнанница… Она умела жить по средствам и только поэтому была всё ещё жива — и могла бороться.
Той ночью Риннале приснилось странное: то ли кошмар, насланный глумливой Верминой, то ли пророческий сон, отравленный дар Азуры. Не сразу, но из мешанины образов и идей, из впечатлений, прожитых в последние неспокойные дни, проступила равнина… бескрайняя, белая, и непонятно было — то снег или пепел?
Мэва встречала Ринналу, закованная в чешую, и по-змеиному улыбалась, когда начинала делиться тайнами:
— Я убила своего мужа. Отомстила ему, и отомстила как должно — но не знала, что убиваю ещё и своё дитя. Да и он, наверное, по-другому бы поступил, если б мы оба знали… Я покидала остов нашего сгоревшего дома, не ведая, что беременна, и не сразу поняла, что происходит, когда скинула ребёнка. Знаешь, на что оно похоже? Ты словно чихнул когда-то, да и забыл об этом давно. Но что-то лопнуло, разорвалось внутри, и у тебя начинает течь: кровью исходишь, и та, мешаясь со слизью, пачкает бёдра… Может, и к счастью, что плод такого союза не увидит дневного света. А ты за своих детей от него — не боишься?
Риннала проснулась с криком — но даже тогда не растеряла решимости.
III.
Отдых был для Ринналы роскошью, и всё же она отдыхала, променяв Винтерхолд на Хьялмарк. Слишком много тягостных, вязких воспоминаний связывало её с Коллегией… Да и промозглый ветер, почти что сдирающий мясо с костей, не шёл уроженке Ауридона на пользу: болела она слишком часто.
Риннала не горевала, оставляя за спиной холодные серые камни Винтерхолда. Нежно-розовый запах ауридонских вишен, цветущих в воспоминаниях, звал её в дорогу — и то, что пока приходилось ютиться среди скайримских болот, не расстраивало дочь Ремана Карудила.
Терпение — добродетель королев.
В Хьялмарк их с “Анкано” отправила Мэва: она была родом из этих мест и отлично знала, где здесь можно укрыться от любопытных глаз. Полузаброшенный дом её бабки-травницы не отличался уютом, зато стоял на отшибе, в стороне от любых дорог в и без того малолюдном краю. Отличное место для двух беглых альтмеров, занимающихся магическими экспериментами!
К лишениям Риннале было не привыкать: брезгливость и праздность сошли с неё шелестящей змеиной шкуркой давным-давно, ещё в первые годы после побега. А Маннимарко уж точно не смущали жёсткая лавка и дровяная печь — за настолько долгую не-жизнь и не того отведаешь! Гостить у мёртвой травницы всяко лучше, чем, скажем, в Хладной гавани.
Впрочем, равнодушие к неудобствам не все проблемы могло решить, и древний некромант поначалу постоянно чихал и шмыгал носом, как простой смертный: отвык бояться сквозняков и заботиться о здоровье плотской оболочки — и та платила беспечному хозяину вечными простудами.
Риннала ему, щеголявшему опухшим лицом и почти по-данмерски красными глазами, варила травяные настои, до того жалкий был у Маннимарко вид. Скайримская весна была таковой лишь по календарю, — горесть змей, вот уж точно! — и даже самым могучим целителям не под силу мгновенно справиться с простудой. Отличный урок смирения — и повод вспомнить занятия Колетты, пуская в ход найденные в доме запасы.
Тут ли пряталась Мэва после того, как убила мужа? Оглаживая тонкую резьбу на наличниках, перебирая пучки засушенных явно по осени трав, Риннала представляла её: холодные пальцы, сосредоточенный взгляд, светлые прядки, настойчиво выбивающиеся из толстой косы… Она скучала по Мэве не как по подруге, пусть и не знала такой, какой мечталось узнать: оттаивающей под умелыми ласками, кричащей — и не драконьими криками, нет, но песней намного слаще…
Станет ли Мэва выстанывать её имя, если язык Ринналы будет бесстыдно хозяйничать меж её ног, раздвигая нежные горячие складки, упиваясь влажной терпкостью её страсти — и, поддразнивая зубами, вылизывать клитор?
Что муж её, только и мог, что брать её в жреческой позе, утверждая власть свою и мечтая зачать с ней сына? Риннала не сомневалась, что подарила бы Мэве куда больше радости, чем удавалось этому мёртвому норду. Кое в чём Моргия Карудил всё-таки чтила заветы данмерских предков и вытравила из своих детей ханжество и удушливую стыдливость, которыми щеголяют столь многие чистокровные альтмеры.
Риннала всегда легко угадывала чужие желания, и если бы Мэва позволила… Понравятся ей пепельно-смуглые пальцы, что примутся мять её грудь и с силой оглаживать бёдра, расчерчивая их розовыми полосками от ногтей?..
Эти фантазии, прекрасные в своей несбыточности, согрели Риннале немало промозглых ночей и помогли дотянуть до первых успехов. Ко Второму зерну они с Маннимарко обжились, серьёзно продвинулись в исследованиях и даже привыкли к густому и липкому хладу, тянущемуся от хьялмаркских топей.
Риннала куда чаще покидала их временное жилище, чем её компаньон: собирала травы, ходила за припасами и новостями в окрестные селения, порою — просто гуляла, поддерживая здоровье тела и очищая мысли от шелухи. К данмерам местные относились хоть ненамного, но всё-таки лучше, чем к альтмерам, и потому Маннимарко редко выходил из дому и ещё реже — за двор.
Лишнее внимание им с Ринналой было без надобности. Они не могли позволить себе отваживать нежданных гостей или спешно сниматься с места — всё свободное время проводили, исследуя Око Магнуса и пытаясь понять, как быстро и безопасно черпать из него силы.
Анкано был достаточно ординарным для альтмера: безукоризненно чистокровный, что позволяло претендовать на офицерство, и в меру одарённый как маг — да и только. Маннимарко же, занявший это безукоризненно чистокровное тело, оказался фигурой совершенно иного масштаба. Риннала, ассистируя ему пару недель, научилась, кажется, большему, чем за всё время, проведённое в Коллегии. Она поражалась лёгкости, с которой он манипулировал тонкими энергиями, и силе — равно магической силе и силе духа, — что до краёв переполняла заёмный смертный сосуд, и удивительными познаниям во всех областях чародейства, которыми Маннимарко кичился при любой возможности — имел на то право!
И всё-таки в первую очередь он был некромантом — королём и луной некромантов — и так и не отказался от старых трюков. Риннала не сразу к этому привыкла. Однажды Маннимарко, отлучившийся на неполный час, пока доваривались зелья магики — жаловался, что от паров у него трещит голова, и алхимией почти всегда занималась его ассистентка, — привёл в дом талморца. Незнакомый альтмер был одет не по форме: по виду — типичный искатель приключений в добротной, нордского кроя одежде и с длинным мечом в поясных ножнах, однако чутьё, не раз спасавшее Риннале жизнь, не подвело и на этот раз. Что-то сквозило в незваном госте, — в выправке, в резких, скупых движениях, в высокомерном изгибе бровей… — что не давало купиться на его обман, и только странно пустой, отсутствующий взгляд не вписывался в картину.