Колдовала глухим колдовством…
– Зазналась, шельма!.. – глухо роптала рабочая молодёжь. – буржуи, вишь ты, за нею приударивают!
…Бабёнки фабричные сплетничали тут же про Ладу. Будто автомобиль заезжал как-то к ней откуда-то. Буржуй сивоусы какой-то охаживает её: ребёнка – девочку – сделал ей… Отец проклял её, Алёну-то, а она и пришла вот на фабрику…
А влюблённые прямо-таки сходили с ума от ненависти к Ладе… Несчастье совсем сроднило их, они уже не добивались, кто из них достойнейший, а только терялись в догадках: чтоб это значило – не пронять Ладу ничем?.. И всё клялись тут один другому в вечной дружбе.
Зарубка седьмая. Пропала Лада
…Как-то кузнец, увидев Ладу и раз, и другой – на набережной Невы, в белую ночь, остановился. Кого-то она искала. Кто-то тут даже подкатил к ней на автомобиль. Но она быстро отбежала. Так вот что значил тот поцелуй на лестницу: это был возлюбленный её… Но – кто?..
…Совсем пропала Лада, точно в воду канула… Но кузнец знал, где она. Да и весь квартал теперь уже знал: в гранитном дворце над Невою. Оттуда за нею подъезжал к облупленному дому автомобиль..
Схапал проклятый буржуй красоту, полонил!
…Точно землетрясение, точно чума или ураган, пронеслась над рабочими кварталами чёрная эта весть… Захлестнула дикую толпу проклятиями, ненавистью… Забастовка – не забастовка, а и не работа: запружен квартал – ни проходу, ни проезду. На фонарных столбах – горячие головы… Размахивают все руками… Клянут кого-то… Требуют на расправу…
– Круши буржу-азию!..
И всем понятно, что из-за Алёны все это. Непонятно только многим новичкам, кто такая эта буржуазия, немка аль француженка, что Алёну (иль Варвару? Иль Ладу? всё равно) закабалила.
– Умрём… а вырвем из цепких лап… нашу жертву… нашу мечту!.. – надрывался кто-то на фонарном столбу. – Товарищи!.. Это требует… наша пролетарская …честь!..
– Ура!.. – ревела толпа. – Не посрамим!..
Закат раскрывал над кварталом багряные крылья. И сыпалось с крыш огневое пророчество, последнее…
…Лада не пройдёт больше по тёмному кварталу. Жуткие цветы закатные больше не отразятся в чёрно-светлых её глазах великомученицы…
А толпа грустила о невозможном. Прощалась навеки. С золотым своим расставалась сном. Женщины прятали свои глаза под ресницы; девушки больше уже не мечтали, работницы, о короне царевны, о венце праведнице – истая праведница и царевна развенчана!.. Её поцеловал Лихой.
И поэты больше не пели; изобретатели не изобретали крылатых драконов… Затихла, выдохлась священная брань бойцов!.. Как будто солнце навеки заходило в жизнь… Невозможная сказка из тёмного квартала!..
Зарубка восьмая. Посольство
Но вот снаряжается посольство во дворец над Невой. Рабочий народ требует ответа, кто шкурёхе дороже – свой ли брат, пролетарий, или проклятые буржуи, что сманили её, чтоб бросить потом, как негодную ветошь, её, чья вдохновенная красота была оправданием пролетарского мира…
Ах, она поймёт, чуткая, она вернётся к своим братьям, к честному труду, праведница!.. А не вернётся – проклятие всего пролетариата да падёт на её распутную голову!
– Аминь! – гремела толпа.
И напутствуя посольство в гранитный дворец, наказывала строго-настрого толпа:
– Скажите ей: на общественный счёт, на товарищеский… будем ей покупать наряды! Квартиру ей сымем!.. Жениха найдём красавца!. Нам ничего и не надо… Лишь бы глаза попасти на красоту… Вернись, мол!.. А не вернётся – всё равно убьём!.. Так и скажите… Слышите?.. То-то!..
…Сидоров ничего не слыхал, не понимал… Старая боль… Когда его там, в театре, заворотила магнетическим своим взглядом она… А потом он лгал товарищам-комитетчикам, будто впопыхах забыл браунинг в кармане пальто…
Тогда она спасла жизнь – вольно или невольно, это неважно – тому, кто сеял смерть… Так пусть же эта смерть разит её саму теперь, проклятую ведьму-шкурёху!. Это – бесповоротно. Сидоров убьёт её на глазах всех, на глазах всего посольства – из забытого браунинга…
…Зашла, отцвела любовь, любимая звезда закатилась, песня отрыдала… Молчи, заглуши боль, сердце!..
Не разорвалось сердце. Вот рабочее посольство в доме, где полонена прекраснейшая из смертных, чью красоту – рассказывай миллионы лет – не, расскажешь…
…В раззолоченной приёмной старый лакей встретил депутацию с нескрываемым презрением. Но когда увидел карточки, где многозначительно стояло: «поэт», «философ», «художник», – робко спросил:
– Кого вам, собственно?.. Тут никакой такой барышни нет… А есть молодая барыня…
– Как?.. Разве свадьба была?.. – спрашивает почему-то глухо, не утерпев, Сидоров.