— Что?.. — начал он.
— Тихо, — она даже не подняла головы, продолжая раскладывать принадлежности. Блокнот для записей — с красной обложкой, это для важных фактов. Его слева. Блокнот с вынимающимися листами — для записи мыслей, которые приходят в голову во время допроса. Его место справа, чуть выше. Официальные листы, которые на подпись, — на своем, раз и навсегда определенном месте. Посередине — и чуть правее, чтобы удобнее было писать…
Наконец, Юрьевна закончила приготовления. Переставила пустой ящик на пол, к ножке стола, выровняла. Все должно быть идеально, симметрично и по линии. Юрьевна достала влажные салфетки и тщательно протерла руки, сложила их в отдельный пакет, убрала его в ящик… Медь пялился на происходящее и иногда недоуменно моргал.
Юрьевна отодвинула стул, села и придвинула так, чтобы осевая линия стула совпала с осевой линией стола. Вот теперь хорошо. Она знала это за собой и не противилась.
Юрьевна посмотрела на Меднова и покачала головой.
— Врач сказал, ты на желудок жалуешься.
Медь неловким движением поджал губы, словно целиком подобрал подбородок. Острый кадык дернулся вверх и опал.
Медь посмотрел на Юрьевну. Глаза запавшие, с мучительным блеском.
Юрьевна сочувственно улыбнулась ему:
— А почему инвалидность себе не выбил? Хорохоришься все, а был бы идейным, в двадцать лет уже с инвалидностью ходил, чтобы в ШИЗО лишний раз не загреметь. Как, кстати, тебе пониженная норма питания? — она резко сменила тему. Медь поднял брови.
Медь угрюмо набычился.
— Пытку голодом в Совке еще отменили!
Она засмеялась. Медь набычился, замолчал.
Светлана Юрьевна ласково сказала:
— Ну, вот в Гаагский суд жалобу и напишешь. Бумагу с ручкой дать?
Медь отвернулся.
— Эй, Медь? Обиделся, что ли?
Медь угрюмо смотрел в сторону.
Юрьевна вздохнула.
— Ладно… Давай просто и вежливо. Мне, может, тоже неприятно с таким букой, как ты, здесь сидеть и разговаривать, но я же делаю над собой усилие. Кто это был? Постарайся, Сережа, блесни интеллектом. Не зря ведь книжки читаешь. А то будешь в «через матрас крутиться», пока язву не заработаешь. Оно тебе надо?
Жила на шее Меди дернулась. «Через матрас» — это когда заключенный отсиживает максимальный срок в штрафном изоляторе, ему дают переночевать одну ночь в общей камере, чтобы не нарушать нормы, — и снова засовывают на пятнадцать дней в одиночку, без общения, передачек с воли и солнечного света. На третий-четвертый цикл любой взвоет.
— Ты меня на понт не бери!
— А вдруг это рак желудка?
Медь замолчал. Сидел неподвижно, и только жилка под левым глазом, тонко задрожала.
— Врешь, — сказал он наконец.
Юрьевна пожала плечами. «Самое смешное, что мне даже врать не надо. Все так и есть. Ты сам за меня себе соврешь».
Она равнодушно улыбнулась. Медь насторожился.
— Как знаешь, — сказала Юрьевна. — Может, это просто запущенный дизбактериоз? Хотя можно было бы организовать проверку. Как считаешь? Если тебя что-то действительно беспокоит… можешь мне намекнуть, я пойму.
Медь молчал. Только его молчание теперь было другим. Юрьевна чувствовала запах этого страха — не перед ней, а перед тем, что сидит у Меди глубоко внутри, в кишках.
— А ты знаешь, что раковую опухоль представляют неправильно? — спросила она.
— Ч-что?
Медь растерянно огляделся.
— Это шаблон, — сказала Юрьевна. — Просто… Почему-то все думают, что раковые клетки — они черные. И опухоль черная. Возможно, это пошло от старых образов, еще из средневековья. Черная чума, черная смерть, черная весть… А она белая…
В глазах зэка вдруг заметались искры паники. Юрьевна кивнула.
— Даже не так. Раковая опухоль не белая, а нежно-розовая. Понимаешь? Она выглядит как совершенно здоровая ткань. Но при этом убивает. Не знаю, как тебе, а для меня это был шок.
Медь сглотнул, жилка у глаза дернулась.
— Хватит уже, — сказал он хрипло. — Спрашивай, что хотела.
— Розовая, а? Как тебе такое?
— Я сказал, хватит!
Юрьевна кивнула сочувственно.
— Я про то, Медь, что есть такие люди. Они как рак.
— Я вот что думаю. Ты не просто так отстал от этих двоих… — она помедлила, отметив, что Меднов как-то чуть напрягся, невольно выдавая себя. — Ты сбежал от них. И правильно, ты же нормальный человек, верно? А не эти… не этот… Я думаю, было так. Ты дождался, когда скорая притормозит на повороте, открыл дверь и выпрыгнул из машины. Ну, порезался, ну, побился. Ерунда. И правильно. Зато живой. Это я знаю, можешь не говорить. Но для меня вопрос, на который я никак не могу найти ответа. Зачем ты вообще в это дело влез? Зачем помог Реброву устроить побег, а?