В этом углу комнаты темно. Твой торс выделяется силуэтом на фоне стены. Слева от тебя коричневый шкаф, с другой стороны раковина для умыванья. Для меня рядом с тобой нет места. Поскольку я хотела быть как можно ближе, я села напротив тебя, словно приглашая тебя во мне отразиться. Под закрытыми глазами у тебя полукруглые мешки такого цвета, что их можно было бы назвать синяками, но, по-моему, они синие от остатков несмытой косметики.
Я все еще ничего не понимаю. Может, ты придуриваешься? Скажи спасибо, что ты здоров, другие век живут глухими или слепыми, а некоторые — немыми от рождения. И тебе не стыдно их, бедных, передразнивать? Скажи, чем таким твой бессловесный мир интереснее моего? Скажи что-нибудь, что угодно, я хочу увидеть, как двигаются вертикальные морщинки у тебя на губах, я хочу, чтобы напряглись мышцы у тебя на шее, чтобы нижняя челюсть не отвисала так бессмысленно, как сейчас. Твои скулы должны сжиматься и разжиматься, не только когда ты ешь суп из миски. Пусть морщины у тебя на лбу взметнутся вверх, как раньше, когда у тебя на лице еще было выражение. Я сейчас первый раз заметила, какими глубокими стали эти морщины.
Ты перестал помадить губы и подрисовывать брови. Сегодня утром ты еще провел эти черные линии, которые придают ослиным и коровьим глазам их невинное выражение; зверь, которым ты стал, — пока еще милый зверь. Сначала ты брился, но потом прекратил, волосы у тебя на подбородке и щеках стали слишком длинными и мягкими, теперь их не сбрить при всем желании. Каждое утро я прижимаюсь своей щекой к твоей. В первые дни после того, как ты забросил бритву, я чувствовала, как твоя щетина колет меня, чтобы не подпустить слишком близко, — волоски со злостью впивались мне в кожу. Хотя теперь кончики стали мягкими, щетина твоя будет расти и расти, пока не превратится в густую шкуру, защитный зимний мех, через который уже не пробьются ни мои пальцы, ни губы, через него уже не пробьется ни микрона меня самой.
Я пытаюсь выпрямить спину — не получается, скоро я уже не смогу больше сидеть по-турецки. А ты, похоже, без труда сидишь на полу в еще более сложном положении — что-то вроде позы лотоса, стопы обращены к небу. Я должна пересесть: я встаю на колени, опускаюсь попой на пятки. Чтобы быть как можно ближе к тебе, я вдвигаю свои колени в развернутый угол между твоими коленями. Твои стопы белеют у твоего живота, прямо передо мной, словно две миски. Я не могу удержаться — осторожно берусь за них и расцепляю. Я думала, они будут на ощупь грубыми и напряженными, но они мягкие и податливые, и я кладу их себе на бедра. А сверху накрываю своими ладонями.
Неделю назад, после сорока одного дня воздержания, ты впервые захотел принять, ванну. Я уже до этого заметила, что тебе стало трудно подниматься с пола, что ты старался скрыть боль, когда вставал почистить зубы у раковины рядом с твоей подстилкой. А тут ты прошел по коридору в ванную в таком положении, что я поняла, насколько у тебя одеревенели мышцы — видимо, ты надеялся, что вода снимет напряжение. Стоя за дверью, я прислушивалась к звукам, доносящимся из моего убежища — ибо ванна стала моим убежищем с тех пор, как ты молчишь. Я обязательно хотя бы раз в день залезаю в ее безопасное тепло и выхожу из нее иногда в красных пятнах: такую горячую воду я себе напускаю. Это замена твоих объятий, нежное прикосновение воды успокаивает меня, хотя стены в ванной комнате начали лупиться от горячего пара, и иногда мне на голову падает белый кусок отслоившейся краски. Когда дом приходят осматривать чересчур некритичные покупатели, я обязательно открываю дверь в ванную пошире, чтобы они увидели облупленные стены и раздумали покупать дом, потому что я не знаю, как я смогу перевезти тебя в твоем нынешнем состоянии на другое место.
Минут через двадцать моей выдержке пришел конец. Я неслышно прокралась наверх в комнату молчания, а потом нарочно громкими шагами вернулась к ванной. Постучала в дверь и попросила через замочную скважину:
— Впусти меня, пожалуйста, я так хочу посидеть в ванне вместе с тобой!
Ты, как всегда, ничего не ответил. В какой-то момент мне пришла в голову мысль попытаться утопить тебя и ванне, чтобы ты начал со мной бороться, может быть, ты бы даже выругался.
Это было бы чудесно, хоть какое-то взаимодействие.
Однако я сразу отбросила этот план: риск, что ты не станешь сопротивляться, был слишком велик. Нет, я выберу другую тактику, я тихонько разденусь, буду по-всякому извиваться, а если ты даже в ванне сидишь с закрытыми глазами, я примусь выразительно вздыхать и постанывать. Я тебя соблазню, ты притянешь меня к себе, я почти заберусь к тебе в ванну и… Я решительно открыла дверь ванной комнаты. Ты сразу вылез из воды, взял полотенце, вытерся и собрал свою одежду. На миг ты дал мне заглянуть тебе в глаза, в которых я ничего особенного не увидела, в них не было даже раздражения из-за того, что я всюду за тобой хожу. Пригнув голову, ты юркнул мимо меня, чтобы надеть брюки и рубашку в комнате молчания. Мне ничего не оставалось, кроме как залезть в твою грязную воду. Это тоже форма контакта, подбадривала я себя, подогнув колени и пытаясь что-то ощутить при взгляде на волоски и непонятные черноватые чешуйки, плававшие вокруг меня по поверхности мутной воды. Пленка с его кожи сейчас переходит на мою кожу, его жир проникает в мои поры, словно бальзам. Я не вытиралась, а лишь осторожно промокнула капли воды на теле, чтобы на мне осталось как можно больше следов от тебя.