Я закрываю глаза, и мои ладони тотчас начинают плавиться, так что я уже не могу оторвать их от твоих. Обе пары наших рук превращаются в два комка, которые растут и растут, пока тоже не соединяются друг с другом, продолжая размягчаться. Получившаяся форма становится все больше и больше: все наши кости и все органы засасываются в гигантский мешок из кожи, которым стали наши переплавившиеся руки, и превращаются в глину. Потом на поверхности шара появляются выпуклости, они постепенно увеличиваются, шар становится новым телом. У нас с тобой вместе вырастают две ноги и две руки. Я чувствую, что шар нажимает мне на затылок, чтобы засосать и голову, чтобы перемолоть ее вместе с твоей головой. Мне страшно, я хочу видеть, что происходит. Но это, кажется, не получится, верхние веки уже тают и слипаются с нижними, но тут разум побеждает, и я разрываю их усилием воли. Ловлю себя на том, что надеюсь заглянуть тебе в открытые глаза. Выйдет ли у меня сказать тебе «Добро пожаловать в обычную жизнь»? Но глаза твои, как всегда, закрыты, мы вовсе не соединились. Я внезапно чувствую глубокую усталость. Я спешу сменить эту позу, в которой мое тело свело судорогой, и устраиваюсь тут же, перед тобой, на боку, положив голову тебе на правую ногу.
Проснувшись, обнаруживаю, что, пока я спала моя щека оказалась как раз в своде твоей стопы. Глаза у тебя по-прежнему закрыты. Ты ничего не говоришь и не меняешь положения. Из уголков рта стекает немного слюны.
III
А потом у тебя впервые в жизни появились родственники.
На следующий день после сцены у вас дома ты не пришел в школу, и я в тот же вечер позвонила твоей маме. Она сняла трубку и сказала: «Алло».
— Это говорит друг и подруга Йо, — произнесла я, потому что ты меня так назвал, и мне нравилось быть и тем и другим сразу. Я спросила, не заболел ли Йо, но она не ответила на мой вопрос, она вообще ничего не сказала, через полминуты я услышала вздох, потом в трубке раздались гудки. Я позвонила еще раз, и на следующий день снова, но теперь уже она просто не подходила к телефону. Потом я караулила у вашей двери с десяти минут шестого до полшестого. Но домой никто не пришел, а за шеренгой щучьих хвостов с желтой каемкой, словно стоявших на страже твоей квартиры, не было никакого движения. Сквозь тюль я видела ту кастрюлю, в которую мы плюхали наши чищеные картошины.
Потом я несколько месяцев только и делала, что ругалась с родителями. Я так за тебя волновалась, так сходила с ума от неизвестности, что и их, и школу посылала в болото. Чего только я не передумала за это время. Наверное, я не должна была называть тебя тряпкой, наверное, это так поразило тебя, что ты не хочешь меня больше видеть. Или ты исчез по другой причине, может быть, уехал во Францию к своему гаду-Клоду? Нет, конечно нет. Ведь на мой робкий вопрос, не собираешься ли ты его разыскать, ты ответил, что часто думаешь об этом, но не хочешь расстраивать маму. К тому же это невозможно, у тебя не было паспорта и ты не мог его получить, потому что не был вписан в метрическую книгу. До сих пор паспорт тебе ни разу не понадобился, вы с мамой никогда не путешествовали.
— Выходит, мама держит тебя в квартире под замком, — цинично прокомментировала я твои слова в том разговоре.
А сейчас мне пришло в голову, что она, возможно, и вправду посадила тебя под замок. Или отправила тебя куда-то в другой город, к дальним родственникам, может, и вовсе в исправительно-трудовую колонию? Я не могла смириться с тем, что никогда больше не увижу тебя, я о стольком хотела с тобой поговорить, столько хотела с тобой пережить, мы вот-вот должны были превратиться из двух одиночек в пару двойняшек, а теперь всему конец из-за идиотской случайности!