— Почему, Йо, ведь все же принимают пилюли и нечего? — пыталась я сопротивляться, пока не почувствовала, что, пожалуй, и сама уже не хочу никаких аптечных товаров. — Зачем это надо, чтобы кто-то, пусть даже ты, залезал на меня и накачивал меня своим насосом. Тем более если процесс будет сопровождаться пофыркиванием да постаныванием, а потом в глазах появится такой же мутный взгляд, как у нашего безрогого гостя.
До сих пор я думала, что сделала глупость, что не привезла с собой кондомов из Голландии, потому что здесь в деревне они вообще не продавались. А теперь мне уже все стало безразлично.
— Я не хочу никому вот так вот подчиняться. Мне и без того хорошо. Мне слишком хорошо, чтобы захотелось под кого-то подделываться. Девочки идиотки, что позволяют так себя унижать.
— Может, ты предпочла бы быть мальчиком, чтобы самой накачивать других?
— Не знаю. Пожалуй, да. Хотя нет. Не знаю. Наверное, хотела бы. А может и нет. А ты бы хотел, чтобы я была мальчиком?
Мы лежали, укутавшись в одеяло. Наконец-то я решилась сказать вслух то, о чем уже давно размышляла.
— Послушай, Йо. Может быть, ты… как бы это сказать, может быть, ты лучше воспринимаешь мужчин, чем женщин? Ты столько лет видел только свою маму, может быть, ты вырос женщиной в мужском теле?
Я сказала то, о чем давно думала, но боялась заговорить. Может быть, ты хотел выглядеть женщиной, а я мужчиной, и поэтому нас так тянуло друг к другу. Ведь мы больше смотрели на другого, чем на себя, может быть, мы уже начали думать, что мое тело — твое, а твое — мое?
— Какая чушь! — ответил ты приглушенно. — Откуда ты взяла? Я абсолютно не воспринимаю мужчин, и женщин тоже не воспринимаю, я воспринимаю только тебя!
Я прижалась к тебе еще крепче.
— Белочка, я тебе верю. Но почему мы с тобой разговариваем так благоразумно? Как же так, почему мы с тобой до сих пор не попробовали главного, самого настоящего?
— У тебя ощущение, что тебе чего-то недостает? — забеспокоился ты. Тебе-то всего доставало. — Я прекрасно знаю, что такое эротика, хоть на тебя и не запрыгиваю. Тебе мало того, что у нас есть?
Секс — это плохо, сказал ты. Мне сейчас было ровно столько же лет, сколько твоей маме, когда она тобой забеременела.
— Только подумай, вдруг и ты забеременеешь.
— Значит, ты считаешь, что секс — это плохо, хотя тебе нравится смотреть на других, — заключила я неуверенно. Ты так думал, разумеется, потому, что никогда не жил под одной крышей с супружеской парой. — Я никогда ничего не видела, но знала, что мои родители спят вместе. И мне всегда казалось, что секс — это одна из составляющих жизни и ничего уж такого особенного. Но теперь, когда я понасмотрелась на наших благовоспитанных Джорджию, и Эмили, и Вирджинию…
— У нас впереди еще немало жарких недель, хоть на дворе и осень.
Ароматы от бородатого гостя заполняли весь хлев, даже под одеялом я не могла спрятаться от этого запаха. Когда рассветет, надо будет постирать спальный мешок.
— Послушал бы кто-нибудь со стороны, наверняка решил бы, что у нас сдвиг по фазе, — сказал ты.
— В гробу я их всех видела, наши дела никого не касаются, — сказала я чуть более резко, чем хотела. — Думаю, на белом свете немного найдется людей, кому вместе так же хорошо, как нам. Скажи спасибо нашим поставщикам, этому четвероногому и тому неведомому двуногому.
Встав утром, мы увидели на вымени и на задних ногах у Джейн следы беловатого высохшего клейстера. Через сто пятьдесят дней будет пополнение семейства, храбро сказали мы друг другу, уже теперь можно радоваться. Пока мы изучали заднюю часть тела Джейн, ее супруг уже приступил к следующему ритуальному мочеиспусканию, властолюбиво намереваясь оплодотворить следующую даму.
Зимой я с утра до вечера ходила в резиновых сапогах со свалки, которые ты заклеил двумя кусками велосипедной камеры. Я постоянно носила одни и те же брюки, и при каждом шаге сапоги терлись о штанины и пачкали их глиной и грязью все больше и больше. Как-то раз один сапог настолько глубоко ушел в навоз, что нога из него выскочила, я сделала шаг босиком и бухнулась носом вниз. Прежде одежда всегда была для меня важнейшим средством самовыражения, теперь же она служила только для защиты от холода. Что я ни надевала, все в миг пачкалось и обвисало на мне мешком, казалось, стоит мне расслабиться, я и сама лишусь всякой формы. В природе я нигде не могла найти четких границ или ровных поверхностей. Песок у меня под ногами постепенно переходил в траву, стены, поднимавшиеся из травы, были покрыты мхом, их верх от древности сделался волнистым, и даже внутри дома, у нас на кухне, двери и те покосились, а балки шли широкими трещинами.