Ты был занят еще больше меня, потому что тебе, кроме всего прочего, надо было доить наших подопечных и делать из молока сыр. Раньше я никогда не осознавала, что млекопитающие производят молоко только после рождения у них детеныша. Лишь тогда их кровь превращается в молоко; под животом у матерей проходят почти такие же сосуды, как кровеносные, откуда молоко попадает в вымя, у некоторых размером с ведро. Такой матери приходится ходить, расставив ноги, очень осторожно, и все-таки вымя задевает задние ноги, производя при каждом шаге трущийся звук.
Мы сколотили из досок специальные комнаты для рожениц, как рекомендовала книга. Если какая-нибудь мамаша не хотела облизывать свое дитя, мы посыпали его грубой морской солью, потому что мы выяснили, что мамы лижут малышей не от любви к ним, а из-за приятного вкуса слизи. Но сколько мы ни изучали книгу, иногда мы сталкивались с неразрешимыми сложностями и тогда орали друг другу команды:
— Принеси полотенце!
— Ребенка надо в тепло!
Вот теперь ты отнес дрожащего новорожденного в кухню, положил его перед печкой на мой самодельный ковер и принялся растирать полотенцем. Ты сердито крикнул мне, чтобы я поскорее закрыла дверь, а то я убью младенца этим сквозняком. Я встала на колени рядом с больным, таким изумительно-грустным на таком изумительно-веселом клетчатом фоне. Я погладила его и обнаружила у него на шее шишку размером с обычный стеклянный шарик для детских игр, и шарик этот перекатывался у него под кожей туда-сюда. Мы положили малыша в плетеную корзину. В час ночи он все еще лежал у нас в ногах у печки. Ты сказал, что он в коме, но «еще жив», это ты знал точно.
— Он вернулся в то же состояние, в каком был внутри матки.
Ты заботливо приложил руки к малышу. От тяжелой работы у тебя были мозоли, и когда ты меня ласкал, эти уплотнения на ладонях скребли мне кожу.
— Он не дышит, но сердце бьется. В матке он получал питание по пуповине, а тут умрет из-за отсутствия необходимых веществ.
Значит, ты тоже не знал, что делать, и говорил что попало. Я развела для него молочную смесь, через соседей мы достали упаковку специального сухого молока. Его надо было разводить в холодной воде, а потом на водяной бане доводить до температуры тела. Я попыталась протолкнуть в ротик, соску, но ничего не получилось. Потом ты силком разжал ему неподвижные губы и влил молоко в рот. Оно вылилось обратно через ноздри.
— Это значит, что в легкие попала вода. Можно прекратить попытки.
Сколько раз мы пытались оживить мертвых? Выпавший изо рта язык — вот это ясный знак. Почему на свет появлялось столько новорожденных, которых мы так и не смогли спасти? Это всегда так?
Младенец, спавший, как уютно свернувшаяся киска, вдруг издал булькающий крик, безумно нас напугавший. За первым криком последовал второй. Я предложила вынести его на улицу и там прикончить, но тотчас сама отказалась от этой мысли. На следующий день он лежал абсолютно неподвижно, и мы закопали его на нашем кладбище рядом с навозной кучей, где уже протянулась длинная цепочка могил, помеченных палками. Я предложила петь во время похорон, просто так закапывать тело в землю мне казалось нехорошо. «I once had a girl», — спели мы в минорной тональности. Потом я обратилась к закопанной могиле с короткой проповедью.
Через несколько месяцев, летом, я как-то раз сидела в большом доме у себя на чердаке и работала. Я радовалась, что зима кончилась, потому что в этой комнатке под самой крышей иногда бывало так холодно, что я не отходила от моей чугунки дальше чем на два метра, с каждым следующим шагом температура становилась на градус меньше. Если я ставила свой стул у самой печки, то спереди мне делалось жарко, а со спины приходилось накрываться одеялом. Я никогда не отдергивала занавески, потому что они хоть немножко препятствовали проникновению холода в дом. Иногда я спускалась вниз с совершенно онемевшей спиной, поскольку целыми днями сидела съежившись, невольно сутулясь. Но мучения были не напрасны: после долгих размышлений и экспериментов я придумала способ обработки собранных мною десятком тысяч горошков. Сначала я сушила их несколько дней над печкой на одной из сколоченных мною решеток. Когда горошки теряли запах и становились маленькими, легкими и твердыми, я ссыпала их горстями в эмалированный таз, найденный на свалке, и запивала белой краской. Потом я мешала в тазу палкой, пока шарики не покрывались этой белой грунтовкой со всех сторон равномерно, и вываливала их на мою вторую сушилку, а пока они сохли, я терпеливо качала сушилку туда-сюда, чтобы горошки катались по металлической решетке и не слипались. Таких белых шариков у меня было уже шесть полных мешков из-под удобрения.