Мне недавно исполнилось семнадцать лет, и я ехала на велосипеде вдоль канала, соединяющего деревню, где был мой дом, с миром, где происходит настоящая жизнь. Не припомню, чтобы здесь хоть раз проплывал хоть один корабль и о берег бились бы желтые пенистые волны. Наш канал я, чтобы не быть белой вороной, называла словом из местного диалекта — «wiek». Он был неизменно гладким, со сверкающей, темно-коричневой, словно влажный торф, поверхностью.
Я ехала босиком, на мне были шорты из обрезанных джинсов, солнце светило на мой лысый затылок. Неделей раньше я взяла папину машинку и сбрила эти ангельские локоны цвета соломы, потому что мне надоело, что мне гудят все автомобилисты. В этот момент ты показался на дороге, на мамином мопеде! Подъехав друг к другу поближе, мы оба, не сговариваясь, просто так, от радости, как встают на дыбы молодые лошадки, дернули за наши рули, и передние колеса поднялись в воздух.
— Привет!!!
— Привет!!!
Мы расхохотались и прямо посреди дороги обменялись приветственными тумаками.
— Поворачивай обратно! — показала я жестом. Ты резко развернулся и подал мне знак, чтобы я положила руку тебе на плечо, так что несколько сот метров до пешеходного мостика через канал я катилась не крутя педалями. Там мы друг за дружкой проехали по узкому деревянному настилу, а на той стороне я прислонила свой велосипед к дубу. Ты опустил у своего мопеда подножки и сказал мне сесть к тебе на багажник.
— Теперь прямо! — указывала я путь, и, подскакивая на ухабах, мы помчались по широкой песчаной тропе мимо пастбищ к лесу, где, как я знала, было озеро с берегами, поросшими вереском. Напряженно вытянув руки, я крепко держалась за багажник под собой, потому что мопед то и дело накренялся, когда ты объезжал ямки. Овцы, мирно лежавшие на лугу, повскакали с мест и, помахивая хвостиками, убежали в дальний конец поля. Там они развернулись и с испугом уставились на нас.
— Здорово скачет наш конь, скажи? — прокричал ты, раззадорившись, и обернулся ко мне. Тут я сообразила, что ведь ты едешь без шлема, наверное, потому, что надеть шлем — значит быть законопослушным.
— Я очень больно ударяюсь сам-знаешь-чем! — прокричала я, против струи теплого ветра, тебе в ответ. Мы остановились и после неудачной попытки соорудить на багажнике амортизатор из травы пришли к выводу, что, раз собственной обуви у меня нет, мне надо надеть твои кроссовки, встать на багажник ногами и держаться за твою рубашку. Ты пообещал ехать осторожно и разрешил мне, если я вдруг начну падать, схватиться за перевязанный синей ленточкой блестящий «руль» — пучок волос у тебя на затылке, твой беличий хвост.
Распевая во весь голос, с громкими криками мы поехали дальше, словно пара акробатов: коленями я упиралась тебе в спину, а руками с такой силой цеплялась за твою рубашку, что даже порвала ее по шву. С обеих сторон песчаной тропы двойной колоннадой росли дубы, а их листва, смыкаясь над нашими головами, образовывала триумфальную арку.
Я сказала тебе свернуть на более узкую тропинку, которая шла через еловый лес. Поскольку я в детстве часто играла в таком же точно лесу, да и теперь бы с удовольствием построила здесь, дрожа в темноте от страха, шалаш, я знала, что только у крайних деревьев иголками покрыты все ветки донизу. У остальных же елок есть только стволы и верхушки, а под ними почва пружинит так, что кажется, будто усыпанная иголками земля при каждом моем шаге осторожненько подталкивает мои подошвы вверх, чтобы меня подбодрить.
Ты поставил мопед позади штабеля смолистых стволов, спрятал кроссовки в широкую кроличью нору рядом, потому что дальше мы решили идти по песчаной дорожке босиком, но песок был такой горячий, что приходилось бежать, и такой вязкий, что мы падали, снова вскакивали и бежали дальше, пока не падали опять. И только когда мы, запыхавшиеся и хохочущие, вышли из леса и увидели напоминавшую саванны пустошь вокруг озера, до нас вдруг дошло, что наш мопед да и мы сами уж больно громко шумели. Мы перешли почти на шепот и, едва переводя дух, сказали друг другу, что растения пахнут ничуть не хуже, чем бензин в двухтактном двигателе.
Я любила это озеро. Я любила сидеть здесь и грустить в одиночестве, здесь мне было спокойно. Я еще никогда никого сюда не приводила. В тот вторник, один из последних августовских дней 1980 года, я взяла тебя с собой впервые. Взрослые почти все были на работе, а дети в школе. Все, кроме нас с тобой, нам ни до кого не было дела. Ты накануне посоветовал мне рассказать дома, что у учителей на первых уроках будет педсовет и что я по случаю хорошей погоды поеду в школу не на автобусе, а на велосипеде. Тебе же никаких отговорок не требовалось, потому что твоя мама на весь день уходила на работу и никогда не знала, чем ты занимаешься.