Мы смотрели на умершую и молчали. Я очень разволновалась. Дрожащими руками взяла со стола банку и достала оттуда немного глины. Затем наклонилась и обмазала Марлен голову. Ты пытался возразить, но, увидев мой властный жест, смирился. Когда ее чуть приоткрытые глаза исчезли под слоем глины, мне стало немного легче. Теперь это была уже не молоденькая девочка, а предмет. Я покрыла глиной всю голову и оба уха, одно из которых было красным от крови. Затем под глиной исчезли и шея, и все туловище. Вышла великолепная, почти абстрактная форма, скульптура, вылепленная настолько достоверно, что казалось, она вот-вот оживет.
— Давай-ка ты ляг с ней рядом, — резко сказала я тебе. — Вот сюда, голова к голове.
— Тебе это очень важно?
— Да.
Ты колебался.
— Ну пожалуйста, Йо. Ради меня.
Ты лег на полиэтилен, голову положил на безопасном расстоянии от еще не высохшей скульптуры.
— Ты только не пугайся, но я и с тобой сейчас кое-что сделаю.
Полностью повинуясь моей воле, ты дал мне намазать глиной и твою голову, даже веки, тончайшим слоем. И рот, и уши, из всех отверстий открытыми остались только ноздри. Ты лежал неподвижно, «погрузился в себя», подумала я; ты не шевельнулся, даже когда я придвинула меньшую фигуру к тебе поближе, когда приподняла ей голову и осторожно положила мордой на твой глиняный лоб. Затем я намазала твои длинные волосы. Они стали тяжелыми и послушными, теперь ими можно было заполнить просвет между твоим затылком и ее грудью. Больше всего мне хотелось покрыть глиной все твое тело, включая одежду, но банка моя опустела, пришлось остановиться. Поэтому я прикрыла правый глаз и вытянула руку вперед так, чтобы ладонь закрывала для меня часть двуглавой скульптуры; я не видела середины твоего тела, где была одежда, и легко могла представить себе, что мумифицировала тебя всего, от головы до хвоста. Теперь было не разобрать, где кончается зверь и начинается человек. Наконец-то я обрела власть над жизнью и смертью, здесь не существовало различия между телом, которое еще дышало, и телом, в котором сердце уже остановилось. Было неясно, кто из вас в какой находится фазе. Ты, возможно, умер, а в нее я вдохнула новую жизнь. Вы оба были сделаны из одного материала, оба представляли собой нечто среднее между скульптурой и живым организмом. Больше всего на свете мне хотелось лечь рядом с вами и под сулящим утешение слоем глины слиться воедино с мужчиной, зверем и смертью.
На следующий день наступило отрезвление.
— Я всю ночь размышляла, — сказала я, когда мы, еще лежа в кровати, начали постепенно просыпаться. — Я не знала, что это так ужасно, видеть мертвое существо с близкого расстояния. Да еще эти клещи, которых ты давил ногтями.
— Когда я нес ее от тебя из мастерской на улицу, из нее капал сок.
— Чччерт.
Мы помолчали.
— А откуда этот сок вытекал?
— Не знаю.
— Нет, знаешь.
— Наверное, из-под хвоста. Пока я ее нес, у нее в животе булькало, наверное, от каких-нибудь там газов. Как вдруг забулькатит да забурлит…
— Чччерт, — закричала я, меня всю передернуло. — А ты видел, какого у нее цвета кожа под мышками? Где нет шерсти, где она стерлась от ходьбы. Все синее и красное.
— Я, слава богу, лежал с закрытыми глазами. Ее морда так тяжело давила мне на голову. До сих пор подташнивает, сегодня не буду есть.
— Представь себе. Ты кладешь голову ей на живот. Живот мягкий, в нем все время ворчит, а из зада волнами лезет всякая дрянь. Кто его знает, может быть, спереди тоже что-нибудь потечет и зазвучит, изо рта и из носа.
Мы встали с кровати и принялись каждый за свою работу.
Несмотря на отвращение я продолжала свои попытки соединять живых с мертвыми, воскрешать умерших и заставлять тех, кто еще дышит, вкусить от тишины. После Джейн и Марлен у нас, для разнообразия, долгое время никто не умирал, но однажды, возвращаясь домой из деревенскою магазина, я увидела на обочине дороги перед соседским скотным двором маленького недоношенного теленочка. Он был весь покрыт кровью: когда несчастного шваркнули в придорожную грязь, кровь была еще свежей, потому что к ней прилип песок, несколько камушков и соломинок. Теленок лежал здесь для того, чтобы его забрала санитарная служба, но когда я спросила, можно ли мне его взять «для искусства», хозяин пожал плечами и пробормотал, что ему все равно, кто его заберет, лишь бы от него избавиться. Он и так потратил из-за него достаточно денег. Несколько недель теленок, еле живой, пролежал в хлеву, «думали, оклемается». А когда его в конце концов прикончили, оказалось, что даже костный мозг воспален. Мясо забраковали, «плакали мои денежки».