— Омерзительно, — воскликнул Глот. Я требую, чтобы эта пакость была убрана немедленно.
— Ну а я в таком случае требую, чтобы вы, такой умный, немедленно посмотрели в глаза собственному сыну. — Я испытывала облегчение от того, что, совсем как Эмили в лучшие дни, не испытывала сейчас ни малейшего страха. — Мы всё о вас знаем. Всё!
Глот завопил, что я негодяйка, я закричала в ответ: «На себя посмотрите», а потом мы кричали уже все трое на разных языках вперемешку. Глотова спутница взвилась от слова «сын», которое услышала сейчас впервые, о сыне он никогда раньше не рассказывал. Я повернулась к ним спиной и прошла в нашу кухню, где ты сидел за столом, зажав руками уши и зажмурившись.
— Пошли, пошли, Йойо. — Я потянула твою руку, чтобы ты отнял ее от уха и услышал, что я говорю. — Без тебя разговора не получается, нам, может быть, больше не представится случая серьезно с ним все обсудить.
Ты неохотно встал. Я подтолкнула тебя в направлении двери, тело у тебя было как у неуклюжего колосса. У порога ты схватился за дверной косяк, и я не смогла сдвинуть тебя с места.
Через твое плечо я увидела, как Глот и его спутница разгружают машину, все еще продолжая перебранку. Глот тащил в кухню матерчатый чемодан с раздувшимися боками в красную и зеленую клетку, делая при этом большой крюк, чтобы обойти Эмили стороной. Блондинка-парижанка вытащила из багажника полиэтиленовый чехол с одеждой на вешалке и понесла его следом за Глотом, обходя Эмили по еще большей дуге. Через некоторое время Глот один вышел из дома и по кривой добрался до машины, открыл дверцу у водительского места и взял с заднего сиденья большой фен. Мне это показалось подходящим моментом, чтобы подтолкнуть тебя на улицу, но ты все еще сопротивлялся, поэтому я сама проскользнула у тебя под правой рукой, твердо решив, что, по крайней мере, сама задам Глоту несколько вопросов, которые не давали мне покоя. Женщина на улицу не выходила. Я подошла к двери большого дома, из которой торчал ключ. Я повернула его, заставляя себя сохранять хладнокровие.
— Скажите-ка мне, пожалуйста, — обратилась я к нему на «вы», потому что не хотела оказывать ему честь, говоря «ты», — скажите-ка мне, пожалуйста, вы совсем не гордитесь тем, что у вас есть сын? — Голос мой дрожал, я не могла скрыть полностью, что его ответ для нас важен.
Глот ничего не слышал или делал вид, что не слышит. Он снова наклонился вперед и перевесился через спинку водительского сиденья, чтобы дотянуться до штатива от фена. Я стояла рядом с его толстым задом и ждала. Блондинка принялась колотить изнутри в дверь и орать. Глот резко вылез из машины, стукнувшись головой. Он посмотрел в сторону дома и при этом не мог не посмотреть на меня.
— Часто ли вы вспоминали о Йо?
Он так крепко почесал в затылке, что брови на лице заходили ходуном вверх-вниз. А потом ответил. Ответом было «нет», его ответом на оба вопроса было короткое и жесткое «нет». Он ничем не гордился, и он ни о чем не вспоминал.
— Вы лжете, — выпалила я, — потому что в 1972 году вы написали письмо его матери.
Глот двинулся к дому с феном и металлическим штативом в руках.
— В глубине души он наверняка переживает, — попыталась я тебя утешить, но и сама прекрасно понимала, что если эти глубинные слои не поднимаются на поверхность, то тебе от них мало проку.
Эмили, слышавшая все наши разговоры, последним усилием воли вскинула голову. Это вывело тебя из оцепенения. Ты решительно подошел к старушке и опустился рядом с ней на землю. Ты положил ее голову себе на колени, и она в судорогах умерла. На тачке мы отвезли ее на детское кладбище у навозной кучи, где выкопали для нее большую, хорошую яму. Она была первой взрослой нэнни, которую мы похоронили на нашей территории, нам была невыносима мысль о том, что ее увезет машина санитарной службы и что потом ее переработают в собачий корм. Под взглядом Глота, наблюдавшего за нами через жирное окно своей кухни, мы опустили умершую в яму и осторожно засыпали землей. Мы спели нашу песню, прошли к калитке и со стуком захлопнули ее за собой.
Было приятно снова увидеть Доминика. Он еще завтракал в потертом халате; его изящная собачка стояла задними лапами на спинке его стула, а передние поставила ему на плечи. По обе стороны от его тарелки лежало по кошке. Как и всегда, когда мы приходили к нему утром, он стал оправдываться, что вот, мол, поздно сегодня встал. Он махнул рукой в сторону корок хлеба и молочных лужиц на полу. Сейчас займусь уборкой, сказал он и обмакнул еще одно печенье в горячую жидкость, казавшуюся чем-то средним между кофе и чаем. Не составим ли мы ему компанию?