Нет, я не пойду за врачом и ничего не расскажу моим родителям. Если даже мне понадобилось столько усилий, чтобы тебя понять, то они уж точно не поймут. Если даже мои речи сейчас не способны пробудить тебя к жизни, если даже я не могу заставить тебя сделать глубокий вдох, который станет «началом дыхания», то у них и подавно ничего не получится. По-моему, я единственная, кто знает, что для тебя хорошо, кто в состоянии действовать по твоей воле и быть твоим говорящим ртом, хотя мне делается страшно, когда я высказываю эту мысль вслух.
Что такое, ты хочешь пописать? Осторожно, осторожно, сиди, как сидишь, на коленях, сейчас принесу твое ведерко из-под майонеза. Вот так, еще секунду, дай расстегну ширинку. Ноги чуть-чуть пошире. Одной рукой буду держать ведерко, другой направлять струю, так что у тебя руки останутся свободны, чтобы удерживать равновесие. Почему ты охаешь, тебе больно писать?
Я должна спешить, времени осталось мало.
Оказавшись снова в родительском доме, я уже через полдня стала мечтать о том, чтобы из него уехать. Мама с папой очень старались, но я сама слишком изменилась. Я и раньше не очень-то их слушалась, а сейчас вообще не могла вынести никакого родительского авторитета. Они невольно продолжали обращаться со мной, как с тем ребенком, которым я раньше была. После первой стычки — они уверяли, что от нас плохо пахнет, — мы с тобой вместе сбежали на наше озеро, но и там все оказалось совсем не так, как пять лет назад. Не в том смысле, что озеро изменилось, наверное, оно осталось таким же, но я смотрела на него другими глазами. К моему разочарованию, я могла воспринимать его как нечто красивое только с большого расстояния, когда видела в нем «пейзаж» с акварельно-голубым небом, резкими штрихами тростника и темно-зелеными мазками осоки у воды. Но отдельные элементы я могла вынести с трудом, а их детали и того хуже. Мы еще не дошли до тропы, ведущей к нашей ямке, как увидели на земле дохлого кролика с явными признаками миксоматозы; не наклоняясь к нему, я увидела, что один глаз ему выклевала птица. Когда же я все-таки наклонилась и протянула к нему руку, то обнаружила, что во втором глазу копошатся мушиные личинки, не говоря уже о том, что со всех сторон сюда стекались целые колонны муравьев.
Дубовая поросль рядом с нашей ямкой, раньше служившая нам ширмой от любопытных взглядов, теперь оказалась вся, до последнего листочка, попорчена гусеницами. Одна из них раскачивалась прямо у меня перед носом на паутинке, свисающей с хоботка какого-то насекомого, которое тут же на ветке спаривалось со вторым таким же. Вот-вот прилетит птица, чтобы склевать эту любовную парочку. Наверное, мне нужно научиться смотреть на вещи с большего расстояния, чтобы ими наслаждаться?
Прежде чем лечь в нашу ямку, ты с осуждением показал пальцем на телевышку у горизонта. По пути в Голландию ты жаловался, что у нас во всей стране не найдешь такого места, откуда открывался бы вид без признаков человеческой жизнедеятельности. Такой вид возможен лишь при условии сокращения дальности зрения, если мы изолируем кусочек природы от его окружения и сядем прямо посередине.
Я на тебя разозлилась:
— Только эта башня меня здесь и интересует.
У моего отца был знакомый, открывший в столице посредническую контору по вселению студентов в пустующие дома с целью их охраны. Дом мог пустовать два месяца или полгода, но рано или поздно неизбежно объявлялся покупатель, и тогда студента выселяли, после чего он мог перебраться в другое освободившееся здание. Поскольку такое жилье было абсолютно бесплатным, даже светом и водой можно было пользоваться даром, такая кочевая жизнь в столице показалась мне очень подходящей и я прыгала от счастья, когда мы через неделю-другую получили сообщение, что бюро нуждается в наших услугах. К этому времени как раз освободился какой-то дом на канале.
— До чего грязный город, — сказал ты, когда мы первый раз катились на велосипедах по центру, проделав недолгий путь от вокзала, который мне показался триумфальным въездом, так я радовалась нашей новой жизни. Я весело ответила, что никакой грязи не вижу, что люди здесь, во всяком случае, куда цивилизованнее, чем в деревне, что многие из них имеют высшее образование и вершат важные дела, что здесь можно заниматься всем на свете. Ты обиженно спросил, неужели я не вижу эти плевки на земле, эти обрывки бумаги и полиэтилена, эти широкие оранжево-коричневые или зелено-коричневые склизкие полосы там, где люди вступили в собачьи какашки, эти развалившиеся картонные коробки, откуда что-то выклевывали голуби, всю эту грязную накипь.