— Слушай, какой ты тяжелый, — прошептала я испуганно. — Приподнимись-ка капельку, я вытащу руку.
После секундного колебания ты сделал то, о чем я тебя просила, а я постаралась не сползти с твоей груди. Как две собачонки, укладывающиеся в корзинке, мы снова стали искать удобное положение, поплотнее прижимаясь друг к другу. Моя голова оказалась у тебя под подбородком, твои голые ноги обхватывали мои. Языком ты осторожно провел по моим уже немного отросшим волосам, которые ты в школе, чтобы поддразнить меня, обозвал «щетиной вверх ногами». Ухо мое лежало у твоего сердца, я слышала его громкий стук.
II
В квартире царил тот безупречный порядок, к какому могут стремиться только люди, часто оказывающиеся, сами того не желая, в неясном положении. Мебель была из древесины непонятной породы, я не могла себе представить, что когда-то этот материал мог быть живым деревом, а может, это и правда была подделка — ДСП «под фанеру». В маленьких комнатах стоял запах дешевого стирального порошка. В кухне вдоль окна с тюлевой занавеской в боевом порядке выстроились горшки щучьих хвостов, желтоватые по краешку лезвия мечей, с которых лишь изредка нужно стирать мокрой тряпкой пыль — вот и весь уход. На полу был палас цвета гнилой капусты, и ты ступал по нему в тапочках: уличные ботинки ты снял в передней.
Я шла следом за тобой в носках и не могла понять, как это в этой душной квартире тебе удалось вырасти таким потрясающим, каким ты вырос: вся школа знала, что ты всегда все делаешь наоборот, а несколько дней назад ты, к полному обалдению математички, встал с места прямо посреди урока, открыл окно и вылез наружу. Через десять минут ты влез обратно с букетом одуванчиков и преподнес их мне под улюлюканье всего класса. Потом, когда тебе велели выйти к доске, ты не двинулся с места и сказал, ухмыляясь, что если и заслуживаешь наказания, то исключительно за то, что маловато собрал для меня цветов.
На следующий день, когда учитель биологии с явной опаской рассказывал нам о половом размножении, в частности у людей, и я все ждала, что он вот вот покраснеет, ты опять встал с места и направился на этот раз не к окну, а к двери. Ты еще не успел до нее дойти, как класс грохнул от хохота. У тебя под свитером обрисовался гигантский остроконечный бюст, казалось, на тебе надет бюстгальтер с твердыми чашечками немыслимого размера. Учитель пытался перекричать поднявшийся гвалт, мол, что за безобразие. Тут ты словно о чем-то вспомнил, с каменным лицом проследовал обратно к парте, наклонился, чтобы взять портфель. Из-под свитера у тебя выскользнули два карандаша и покатились по проходу. Все так же выпячивая теперь уже плоскую грудь, ты снова пошел к двери. Ты плыл, покачивая на каждом шагу бедрами.
После нашей первой встречи у болотистого озера, когда мы долго-долго пролежали неподвижно и расцепились лишь тогда, когда у нас затекли руки и ноги, мы стали искать случая побыть вместе. И как можно чаще наведывались в наше укромное местечко за колючей проволокой. Там, в ямке под высокой сосной, мы безудержно целовались, а я, чтобы подбодрить тебя, говорила:
— И потрогать тоже можно.
Твои руки обследовали меня сначала с осторожностью, но с каждым разом все более жадно, и всякий раз останавливались в конце концов на холме или в долине. Ты был строг к себе, намного строже, чем можно было бы подумать. Я ощущала странное несоответствие между твоей бурной радостью жизни и той границей, у которой ты останавливался. Мы никуда не спешили.
Оттого что в этот день шел дождь, мы пошли к тебе домой, в квартиру, где ты жил с мамой. Для разнообразия мы, как примерные, отсидели в школе все уроки, но когда я в три часа вприпрыжку, чтобы поменьше промокнуть, побежала к автобусной остановке, ты догнал меня на своем рокочущем мопеде. Ты сказал, что похитишь меня, и сделал страшное лицо. Разумеется, я тут же сама залезла к тебе на багажник, подложив под себя для мягкости свой школьный рюкзак из джинсовой ткани. В школе мы все еще умудрялись не попасть в черный список прогульщиков. Я здорово навострилась подделывать записки от родителей, и ты тоже пропустил много дней «по болезни». Я ничуть не удивлялась, что нам все так легко сходило с рук, ведь учителя сами всю жизнь учили нас их надувать. Единственная наука, которую я в школе хорошо усвоила. Зубрить так, чтобы тут же забыть, при минимуме усилий достигать максимума результатов — вот главный смысл образования.
В гостиной я, осмотревшись, села на кончик жесткого стула, обитого зеленым кожзаменителем. Ты велел мне быть поосторожней, чтобы ничего не сдвинуть с места ни на сантиметр. Ты сказал, что лучше, чтобы, не дай Бог, не остались следы от пальцев, вообще не трогать журнальный столик — низкий и круглый, с жестяной вазочкой посередине, в которой стоял букет шелковых цветов вовсе не из шелка. Над столиком висела лампа под абажуром якобы из кусков пергамента, якобы сшитых друг с другом. Может быть, щучьи хвосты в кухне тоже пластмассовые? У нас дома моя сестренка рисовала мелом на линолеуме «классики», а на стене висела репродукция Пита Мондриана. Папа выкрасил плакатной краской уйму картонных коробок из-под детского питания — в красный, желтый и синий цвет, — и эти произведения искусства висели вкривь и вкось у нас над диваном, которому было уже двадцать лет и который, с его прямолинейными формами, через десять лет, наверное, будет выглядеть все таким же современным, только что надо будет сменить обивку, ведь мы на нем столько прыгаем и возимся. В нашей семье мы знали точно, что сколько бы мы ни орали друг на друга, мы все равно друг друга любим. Я часто ссорилась с родителями, утверждавшими, что я слишком задержалась в переходном возрасте. Но это была неправда, просто я не могла больше жить в нашей дыре, мне не хватало связи с внешним миром. Я часами сидела у себя в комнате, глядя без дела на вереницу каштанов за окном: они мне очень нравились, но я бы с радостью променяла их на плотный ряд домов в столице.