Никому не посоветую этого способа, но что правда, то правда: я в тот же день могла поздравить тебя с тем, что ты не станешь отцом. А умереть я не умерла, уже на следующий день я могла немного ходить, а еще через день была вообще в полном порядке.
Подавленности я почти не испытывала. Я знала, что природа невероятно расточительна. В одном только кубическом дециметре навоза миллионы яйцеклеток ищут встречи с миллиардами сперматозоидов, но даже из встретившихся лишь немногие развиваются в новую жизнь. С чего бы мне вдруг расстраиваться из-за того, что еще одной яйцеклетке не суждено было стать таким вот редким исключением?
Как-то раз в конце нашего третьего года ты пришел домой с подарком для меня. Ты всегда замечал, что люди выкидывают уйму газет, но никогда ими не интересовался. К тому же улица никогда раньше не преподносила нам газеты так красиво, как эти: вечерние газеты гульдена по два за штуку, сложенные в большую аккуратную коробку. В нашей французской деревне кто-нибудь, наверное, выписывал «Le Monde» или «Libération», но я об этом не знала. В бакалейной лавке там продавалась только газетенка с региональными сплетнями и фотографиями местных футбольных команд. Здесь, в городе, в публичной библиотеке была куча газет, но если я хотела почитать какой-то определенный номер, всегда оказывалось, что кто-то его уже взял. Ну а покупать периодику у нас, разумеется, и в мыслях не было. Так что сейчас я впервые после долгих лет получила возможность по-настоящему читать газеты, если, конечно, ты будешь регулярно наведываться в то место, где подобрал эту коробочку. Я была счастлива.
— Почитай и ты за компанию, — сказала я тебе, — чтение пойдет тебе на пользу.
Во Франции у тебя никогда не было свободного времени, а здесь ты не продвинулся дальше «Тайн». Я устроилась со своим подарком за столом, пролистнула, не читая, новости и отделила страницы с культурными рубриками. Их я взяла себе, а остальные отдала тебе, тебя искусство все равно не волновало. Я читала свою часть газеты, пытаясь запомнить все эти новые имена и идеи, с такой жадностью, что прошло много времени, прежде чем я заметила, что ты не переворачиваешь страницы своей части и что даже глаза у тебя закрыты.
— Тебе совсем не интересно?
Ты не ответил.
— Алло, с добрым утром, неужели тебе так скучно, что ты заснул? Или ты молишься?
Ты сидел с прямой спиной за большим столом напротив меня. На полу у тебя за спиной лежала горка газетных листов. Ты поморгал и посмотрел на меня неподвижными испуганными глазами, казалось, ты слышишь мой голос, но не можешь ответить. Уголки твоих губ были опущены вниз. Медленно-медленно ты покачал головой:
— Нет.
Потом ты стал приносить коробки с газетами уже регулярно. Ты обязательно их все прочитывал, и реакция твоя была такой же: ты замирал, смотрел перед собой и молчал, словно ты был Евой, а газета яблоком.
Но по-настоящему все началось только тогда, когда мы принесли в дом эту корзину с гнилыми фруктами, телевизор, этот проклятый переносной телевизор в оранжевом пластмассовом корпусе, скругленном на углах, из которого, словно кривобокий металлический росток, торчала вверх антенна. Телевизор не работал, но неисправным оказался только штекер; заменив его, мы поздравили себя с нашей находкой, наверное, самой выдающейся за всю нашу совместную жизнь. Изображение было черно-белым и не все три программы ловились одинаково хорошо, зато качество звука было прекрасное. К тому же впервые за все годы у нас в доме появилась музыка — когда на экране показывалась испытательная таблица. Танцевать, как когда-то давным-давно, под музыку — это было наслаждение.
Поскольку мы не могли платить абонементной платы за пользование телевизором, мы поставили его в спальне в шкаф. По вечерам я его вытаскивала и, сидя на кровати, смотрела всевозможные передачи. Я жалела о том, что, пока жила в деревне, развила только свой нюх, а слышать так же тонко, как животные, не научилась. А то в некоторые моменты я бы наверняка смогла услышать, как почти во всех домах Королевств Нидерланды раздается смех.
— Половина народонаселения испытывает одни и те же эмоции в одно и то же время, — прокомментировал ты сурово.
Ну а я не видела в этом ничего страшного. Как и в случае моего ароматического архива, в незримых взрывах смеха я видела пространственные фигуры, которые, двигаясь по причудливым траекториям, где-то друг с другом встречались и сливались воедино.
В первый раз, когда мы с тобой смотрели выпуск новостей, ты, по-моему, только слышал звук, потому что зажмуривался всякий раз, когда показывали военные события или катастрофы. Казалось, что вся передача состояла из одного только перечисления количества погибших в разных частях мира. Нам вкратце сообщали, при каких обстоятельствах они умерли, и тут же называли следующую цифру. Невыносимы были именно эти быстрые переходы, мне и самой требовалось невероятно напрягать внимание, чтобы не запутаться. Это насилие было таким грубым, тупым и уродливым, что я ощутила еще большую потребность видеть произведения искусства и, главное, создавать их самой, только так я могла понять мир и упорядочить его. Чтение тоже служило для меня ритуальным изживанием страдания, потому что хотя слова и разные, но во всех хороших книгах речь идет об одном и том же.