Ты так и не смог привыкнуть к телевизионным выпускам новостей, и ты так и не смог привыкнуть к сообщениям газет. Несколько раз случалось так, что я бессовестно засовывала себе в рот что-нибудь вкусное, в то время как ты ошеломленно смотрел кадры про военные действия. Мы все чаще ссорились из-за этого, я принималась орать, а ты в отчаянии умолкал — точно так же, как ты умолкал после проработки очередной коробки газет или когда в конце выпуска последних известий на экране появлялась карта погоды. Я предложила смотреть не больше одной передачи в день и прочитывать не больше одной газеты, но это не слишком помогало, даже если газета была двухнедельной давности. Мы не слишком следили за календарем, газета прекрасно могла оказаться свежайшей. Везде все равно писалось об одном и том же — о безработице, преступности и загрязнении окружающей среды, о войне и голоде.
В моих добрых старых «Тайнах» я прочитала, что слезы имеют тот же состав, что и плазма крови, и я решила, что если когда-нибудь разживусь деньгами, то куплю для тебя поливитамины, чтобы возместить потерю веществ, которые твой организм терял с влагой, вытекавшей у тебя из уголков глаз, когда ты смотрел телевизор. Если надо, я готова была украсть для тебя такие таблетки, но об этом я не говорила, а только орала раздраженно:
— Что с тобой случилось в последнее время, все шло так хорошо, а теперь ты рта не открываешь. На прошлой неделе я сосчитала: если мы о чем-то все-таки разговаривали, то в девяти случаев из десяти разговор начинала я. А ты отвечал два-три слова, не больше, ты теперь изъясняешься одними тезисами.
Чтобы дать тебе возможность возразить, я выдержала паузу. Накануне я в виде опыта полдня вообще ни разу к тебе не обратилась, а ты ничего не заметил.
Возражения не последовало.
— Ты таким стал после того, как ходил на кладбище за плющом.
— Я похож на него и хочу быть bique-et-bouc'ом. Ты выпалил эти слова так, словно они давно тебя мучили, но ведь это была полная ерунда. Ты — bique-et-bouc? После моего аборта стало ясно, что ты отнюдь не бесплоден. И чем ты был похож на Глота, я тоже не понимала, я не видела между вами ничего общего. Ну да, у вас были одинаковые уши, а твои полноватые губы слегка напоминали его рот, но этим дело и ограничивалось. Он был коротышка, ты был высокий. Он был толстый, ты — стройный и мускулистый, хотя после переезда в город мускулов у тебя слегка убавилось. Глот носил накладные волосы, потому что лысел, а твоя шевелюра, совсем другого оттенка, чем у него, только становилась длиннее и длиннее. Я старательно перечислила все эти различия, но добилась лишь того, что ты взглянул на меня презрительно.
— Я про поведение, про характер.
Я не сразу тебя поняла, и ты объяснил, что ты такой же ненасытный, как он. Неуемность, с которой ты ищешь ценные вещи в мусоре, полностью соответствовала его складу, он тоже имел обыкновение таскать домой слишком много еды.
— Я наполняю здесь мои коробки и мешки так же жадно, как он нагружает в парижских супермаркетах тележку, чтобы потом задать работу собственной печени. Я стыжусь этого.
Ты не хотел быть таким же мужчиной, как он, ты вообще не хотел быть мужчиной и, более того, человеком.
— Bique-et-bouc невинен, еще более невинен, чем животные.
Единственное, что я смогла придумать в ответ, — это что я сама предпочла бы походить на Доминика, а не на bique-et-bouc'a. У Доминика вообще не было пола, и в нем не было ничего от чудовища. В консервативную деревенскую среду он совершенно не вписывался, но, тем не менее, добился того, что его все уважали. Он был сам по себе, но при этом не замыкался. Он даже заботился о других, как только представлялась возможность помочь кому-то, он всегда помогал. Во времена, когда это вовсе не было чем-то само собой разумеющимся, он отдал массу сил, чтобы спасти незнакомую женщину и ее внебрачного ребенка.