— Не знаю как ты, но я бы предпочел завязать с сексом.
— Как скажешь, — ответила я, — если для тебя это важно, обойдемся и без секса, оба станем доминиканцами. Но в таком случае я хочу, чтобы еще кое-что изменилось. Давай-ка ты, как Доминик, тоже станешь Доместиком, будешь, как он, зарабатывать деньги уборкой чужих домов.
Деньги у нас кончились уже по-настоящему, скоро не на что будет купить марку на письмо во Францию. Я в свое время зарегистрировалась как проживающая в этом городе, но ты был «нелегалом», газеты придумали для таких, как ты, специальное слово. Ты никогда не сможешь устроиться на работу официально. Единственная возможность, которую я для тебя видела, это предлагать свои услуги, в точности как Доминик, в качестве уборщицы людям, у которых не хватает времени на собственное домашнее хозяйство. По этой части ты был специалистом, а дипломов, необходимых для любой другой работы, ни у тебя, ни у мена не имелось.
— Если ты готов по часику в день махать шваброй в чужих домах, то на ближайшее время наши проблемы решены. А если по три часа, то мы сможем понемножку еще и откладывать. Нельзя впадать в крайности, наше стремление к свободе запросто может обернуться разновидностью несвободы.
Ты не выразил согласия, и я разозлилась.
— Чего ты добиваешься, мы уже живем почти в условиях военного времени.
Рысканье по городу в поисках пищи стало занимать почти полный рабочий день. Нам часто удавалось выудить из контейнера ящик лимонов или пятнадцать пучков салата, но находить каждый день калорийные продукты, дающие чувство сытости, стало проблематичным. Черствый хлеб, в общем, еще попадался, но картошку, рис и выпечку люди просто так не выбрасывают.
— Черт возьми, мы как будто бы снова живем в деревне. Там мы тоже вкалывали и днем и ночью, чтобы заработать на хлеб. У меня сейчас точно так же нет времени для собственной работы, как тогда, ароматический архив совсем застопорился. Если ты будешь зарабатывать, я наконец-то смогу купить нужные материалы.
Художник должен иметь возможность дни напролет размышлять, экспериментировать, читать, строить, рисовать, разговаривать и смотреть, главное — смотреть. Живя в родительском доме, я никогда не осознавала, что в будущем мне придется выдумывать тысячу способов, как раздобыть себе пропитание, что основная черта взрослой жизни — это постоянный груз финансовых проблем.
— Может быть, все-таки стоит… но нет, о пособии можно было и не заикаться.
Из газет и некоторых телепередач я поняла, что вполне могу претендовать на пособие. По нашим меркам, даже выплаты на одного человека составили бы огромную сумму, на которую мы зажили бы припеваючи, потому что не платили за жилье и тому подобное. Но мы оба знали, как тяжело будет чувствовать, что мы уже сами себе не хозяева, а зависим от людей более могущественных, чем мы, которым известно с точностью до цента, сколько у нас есть денег и на что мы их тратим. «Правила по определению существуют для того, чтобы их нарушать», — мысленно услышала я твой голос, формулирующий очередной тезис. «Правила возникают тогда и там, где надо подавлять потребности».
— Может быть, ты хочешь всю жизнь прожить так, как мы живем теперь? — резко спросила я. — И вообще, как ты представляешь себе наше будущее?
Ты ответил на мой вопрос. Ты сказал, что другого способа жить не видишь, во всяком случае в городе. Ты был почти уверен, что в городе нет такой жизненной сферы, где ты мог бы пригодиться, чтобы твое пребывание здесь обрело бы смысл.
— Никто здесь не мечтает о моем появлении. Пускай другие борются за право просиживать штаны с девяти до пяти и вносить свой вклад в производство излишков. При нашей нынешней жизни мы никому не причиняем вреда, мы никого ничего не лишаем.
— Нам срочно нужно купить трусов и маек.
— Трусы можно сшить.
— А откуда мсье возьмет соль?
— Другие живут и без соли.
— А мыло?
— Вредно для кожи.
— А как быть с зубной пастой?
— Совершенно ни к чему, мы же не находим в контейнерах конфет.
Ты ни в коем случае не хотел оказаться среди людей, которым не мог простить того, что легко прощал животным. Отношения в животном мире — детские игрушки по сравнению с миром людей, говорил ты. Эта людская жадность, это стремление доминировать, жестокость, убийства — полное безумие.
У тебя, говорил ты, как и у меня, всегда было превратное представление о том, что такое в конечном счете «природа». Да-да, как и у меня. Я боялась стебелечка, проросшего через асфальт, или тлинки, высосавшей сок из фасолевого листка в огороде, но лучше бы я боялась себя самой. Основная ошибка, которую мы оба делали, — то, что мы исключали человека из ведомства природы. Тут ты горько засмеялся. Природа в городе, природа людей намного более жестока, чем природа в деревне. В этом смысле ты отлично понимал, почему я хочу вырваться из-под ее власти. И если это мое серьезное намерение, то я должна научиться обуздывать не растения и животных, а саму себя.