Йойо, выпей молочка, ты должен пить, а то совсем высохнешь. Слушай внимательно, я расскажу тебе, как я действовала. Ты ведь заметил, что я уходила вчера, ближе к вечеру. Я поехала на поезде, потом на автобусе, тот же маршрут, что и раньше. Без четверти шесть я как раз подошла к твоей парадной. Щучьи хвосты на подоконнике в кухне разрослись, стали шире и выше, за тюлевой занавеской горел тот же яркий свет, и твоя мама, твоя мама в ярко-розовых резиновых перчатках чистила картошку, и она открыла мне, твоя собственная мать открыла передо мной дверь своего дома во всю ширь. Она была в отвратительных тапочках — первое, что бросилось мне в глаза, — а волосы были собраны все в тот же старомодный, теперь уже совсем седой узел на затылке. Я строго одернула себя. Я раз и навсегда должна усвоить, что этика важнее эстетики.
Я поняла, что мне можно войти. Я сняла туфли и надела твои тапочки, так и стоявшие под вешалкой. В гостиной ничего не изменилось, только появился новый цветной телевизор. Мы сели на обитые дерматином стулья. Я села на тот, что без подлокотников, ведь с подлокотниками — ее стул. Первой заговорила она.
— Я очень изменилась.
Мы помолчали. Я долго смотрела на нее, а она смотрела на меня, не отводя глаз. Из настенных часов, которых я в прошлый раз не заметила, шесть раз высунулась кукушка.
— Как только я тебя тогда увидела, — сказала твоя мама, когда птичка замолчала, — я тут же поняла, что ты и Йо — пара.
Я кашлянула. Мы обе продолжали сидеть неподвижно.
— Мне жаль, что я не решилась сразу отпустить его.
Она явно много размышляла об этом, иначе ей было бы не произнести такую фразу, совершенно гладкую и без слез. Честно говоря, я приготовилась к совсем другому разговору. Я думала, что начну издалека, но вместо этого к собственному недоумению принялась рассказывать о нашей жизни в деревне. Потом твоя мама пошла в кухню заваривать кофе, и, пока она наливала его в чашки, разговор продолжился. Ты никогда не задумывался о том, что тебе в детстве не сделали ни одной прививки? Я рада, что не знала об этом, за десять лет мы трогали руками так много чужого мусора и навоза. То, что ты не был зарегистрирован в метрической книге, давало и преимущества, потому что ты не мог никуда уехать. Тебе не надо было идти в армию, и ты не мог жениться.
Она, думала, что ты всегда будешь с ней.
— Я была дурой, — сказала она и налила мне еще чашку кофе.
— Но зачем же вы… — я сделала большой глоток. Теперь или никогда. — Но зачем же вы принимали глистогонную отраву, неужели трудно было сообразить, что это может подействовать на мозг Йо?
Я подняла глаза и увидела, что у нее на блюдечке под чашкой появилась коричневая лужица, ее рука так дрожала, что даже расплескался кофе.
— Негодяй-ветеринар приходил несколько раз, хотел заставить меня выпить эту дрянь, — пробормотала она убитым голосом, но потом заговорила опять громко и отчетливо. — Но я, разумеется, не поддалась. Как только он уходил, я выливала все в раковину.
Кукушка снова закуковала, казалось, она уже не смолкнет. Йойо! Это было заблуждением! Дай-ка я положу поверх твоего спального мешка еще мое одеяло и включу отопление погорячее, у тебя кожа стала на ощупь еще холоднее, чем раньше. Ну пожалуйста, выпей ты это молоко. Так надо, Йо, держи стакан сам. Рот у тебя немного приоткрыт. Вот так, я приставляю стакан к нижней губе и вливаю молоко. В последние недели я привыкла сажать тебя перед едой попрямее, но такого еще не бывало. Почему сегодня не получается, почему молоко льется обратно из уголков губ?
Ты ведь не сердишься на меня, что я пообещала твоей маме устроить вам с ней встречу? Она этому очень обрадовалась, и я тоже. Нам всем надо выговориться, она готова прислушаться к чему угодно. Но сегодня я еду на ночном поезде в Париж и завтра уже буду в нашей деревне. Освобожусь в четверг, и в пятницу вечером мы с тобой вместе будем лежать в нашей большой кровати. Я скомандую тебе «ко мне», и мы оба будем хохотать. Напомни мне подбрить перед отъездом твой ореол, а то волосы в твоем садике быстро растут. Вчера еще все было аккуратно, а сегодня щетина стала на полмиллиметра длиннее.