— Я думаю, так и есть, — сказал Джелкс, — Ведь любая религия — это просто наши домыслы о том, что находится по ту сторону жизни. Мы не знаем этого. По самой природе вещей мы не можем этого знать. Насколько я понимаю, единственный критерий, по которому мы можем оценивать теологическую систему, это ее влияние на личность. Невозможно узнать, что об этом думает Бог, за исключением того, что выдают за его мнение оппоненты того или иного учения; но можно увидеть его влияние на человеческую жизнь, и это именно то, исходя из чего я делаю выводы о религии. Я смотрю на ее приверженцев — среднестатистических приверженцев — не на святых — и не на белых ворон, но на их основную массу. Христианство порождает слишком много злодеев и покровительствует огромному количеству идиотов. Но зачем ему это нужно, спрашиваю я себя? Это самый кошмарный обвинитель из всей шайки. Хотя в исламе есть джихад и массовые убийства, там нет никакой мелкой озлобленности. Я думаю, что групповые души получают неврозы точно также, как и отдельные индивиды, и что Христианство слишком сильно страдает от вытеснения своих желаний; и это делает его чертовски не христианским.
— Это кошмарное богохульство, Дядя, — ответила Мона, — Если бы я сказала и половину этого, ты бы свернул мне шею.
— Не так уж и плохо это звучит, — сказал Джелкс, — Я ругаю Церковь, но не Христа.
— Когда тебя дико тошнит от всего этого дела в целом, очень сложно разделить Церковь и Христа, — ответил Хью, — Тем более, что у Церкви на него право собственности.
— Я не признаю этого права, — сказал Джелкс, — По мнению всех беспристрастных ученых, эти права фальшивы. Именно функция, а не какое-то право, дает власть религии. Я следую за человеком, обладавшим подлинной духовной силой, и мне совершенно безразлично, принадлежал ли он к какой-либо вере или нет.
Сидя на низкой, широкой скамье, с мужчиной и девушкой по обе руки от себя, Джелкс смотрел на солнце, висевшее золотым диском над сосновым лесом.
— Каким будет следующий шаг в этой игре? — спросил он, наконец.
— Следующий шаг, — ответил Хью, — Это вернуться к нашему изначальному плану и призвать Пана, смешав методы святого Игнатия и Гюйсманса.
— Разве ты когда-нибудь отходил от этого плана? — спросил Джелкс.
— Ну, мы не слишком занимались им, пока Мона была простужена, а я обустраивал ферму, и пока Амброзиус выкидывал свои номера.
— Ты никогда от него не отходил, Хью. Старые здания пробудили Амброзиуса, а Амброзиус призвал Пана в точном соответствии с планом.
— Боже мой! — воскликнул Хью, и повисла тишина.
— Будет ли Хью из-за жизни здесь периодически превращаться в Амброзиуса? — спросила Мона и в ее голосе прозвучала нотка беспокойства.
— Так бы было, если бы он обустроил это место в духе средневековья. Уберите все средневековые вещи, которые у вас есть, в часовню. Вы не сможете с ними жить, как не смогли бы жить с канализацией времен Амброзиуса или его меню.
— Но стоит ли тогда Хью вообще здесь жить? Правда, он так сильно влюблен в это место. И это место такое прекрасное, — сказала Мона со вздохом, думая об успешном начале разведения сада во внутреннем дворе.
— Дом такой, каким вы делаете его сами, — сказал Джелкс, — Мой предшественник начинал бизнес в качестве прикрытия для скупки краденых вещей, но это не значит, что я тоже скупаю ворованное. Один или два его покупателя возвращались по первости, но когда я сказал «нечего вам здесь делать», они вскоре убрались с моей дороги. В конце концов, последнее слово по поводу атмосферы всегда остается за владельцем, если только он не позволяет месту завладеть своим воображением. Начните им управлять; не позволяйте ему управлять вами.
— Мне кажется, — сказал Хью, — Что мы прошли уже достаточно долгий путь; возможно, куда более долгий, чем осознаем сами.
Джелкс поднял на него бровь.
— Почему ты так думаешь?
Хью откинулся на спинку скамьи и положил жилистые локти на свои огромные костлявые колени — в этой одежде он казался намного более огромным и грозным, чем в своем обычном костюме.
— Сложно объяснить, — ответил он, наконец. — Очень сложно. Люди обычно ждут от психических феноменов каких-то достаточно ощутимых проявлений или чего-то чудодейственного. У нас же ничего этого не было. У нас даже не было ничего похожего на обычный домашний круг, в котором играют гимны на фисгармонии. У нас не было ничего такого, что мы не могли бы при желании списать на работу подсознания. Ничего, что было бы очевидным, если бы мы только понимали что-то в природе очевидного. Но в то же время мы пережили — или, по крайней мере, я пережил — какой-то невероятно глубокий опыт. Я не смогу доказать этого кому-либо еще, да и я не такой дурак, чтобы пытаться это сделать; но сам я весьма доволен пережитым. В любом случае, чем бы это ни было — подсознанием, сверхсознанием, галлюцинациями, телепатией, внушением, самовнушением, космическими опытами, обычной чепухой, обманом или ложью, я чувствую, что я родился заново. Не как будто бы был спасен. И не как будто бы родился. И не как будто бы стал таким, каким хотел бы быть. Но именно родившимся заново для более полной жизни и более развитой личностью. Это весьма неплохо для меня, Ти Джей, и я помогу добраться сюда любому, кто этого захочет.