Саржевые занавески с потрепанной бахромой небрежно висели на длинном французском окне, находившемся напротив той двери, через которую они вошли, а рядом с ним находилась полуприкрытая дверь, через проем которой был видел угол раковины. Стены до самого потолка были заставлены шкафами с запасами товара. Груды пыльных книг лежали в углах на полу. Маленький кухонный стол, накрытый грубой сине-белой клетчатой скатертью, занимал центр комнаты и был единственной свободной от книг поверхностью в комнате. Деревянный стул стоял рядом с ним, явно указывая на главную функцию стола. Отсутствие здесь второго стула говорило о счастливой жизни книготорговца в одиночестве.
Камин с полкой из белого мрамора представлял собой прекрасный образец кузнечного искусства с высокими металлическими полками по обеим сторонам, на одной из которых стоял, греясь, теплый глиняный чайник, а на другой — тяжелое фарфоровое блюдо с узором в китайском стиле. Чрезвычайно старая и убогая серая козлиная шкура и набор невероятно тяжелых утюгов завершали всю картину.
На противоположной от камина стороне, у кресла с лампой на подлокотнике стоял большой кожаный диван со сломанными пружинами, который был из того же гарнитура, что и кресло, и сидение которого также было завалено книгами. Продавец одним движением руки избавился от них, смахнув их на пол.
— Будьте любезны, присядьте, — сказал он, указывая на сломанные пружины. Хью Пастон сел и понял, что это было куда лучше, чем он ожидал, и что к его огромному удивлению на диване из этого гарнитура сидеть было намного удобнее, нежели на стульях в его собственном доме. Он откинулся назад в его просторные глубины и расслабился.
— Я боюсь, что я отвлекаю вас от ужина, — сказал он.
— Нисколько, — ответил книготорговец, — Я еще даже не начал его готовить. Я только заварил чай. Могу я...эээ..предложить вам чашечку, если вы окажете мне честь? Мне было бы жаль, если бы он остыл.
Хью Пастон принял предложение, не желая ранить его чувств. Он не пил чай даже в лучшие времена своей жизни, а нынешний период был отнюдь не из лучших. Он мог думать только о крепком бренди и о том, не заказать ли ему его потом, когда через несколько часов он вернется в отель, и он чувствовал, что обязательно это сделает.
Книготорговец достал две больших белых чашки с узкими золотыми ободками и странным маленьким золотым цветком на дне каждой из них. Хью вспомнил, что видел похожие в сарае дома своего детства. Ему казалось, что тогда они использовались для разведения гербицидов и инсектицидов. В любом случае, ни один человек из них не пил. В эти вместительные чашки было налито немного молока из бутылки. Потом чем-то наподобие свинцовой ложки был насыпан сахар и затем струйка жидкости цвета роскошного красного дерева потекла из сломанного носика черного чайника.
— Это, — сказал книготорговец, протягивая ему чашку, — напиток настоящих мужчин.
Хью Пастону было несколько странно слышать подобный эпитет в применении к чашке чая, но как только он попробовал его, он понял, что это было оправдано. Он был горячим. Он был крепким. Он был богат танином. И все это вместе мгновенно ударяло в голову, словно алкогольный коктейль, и вовсе не было похоже на тот чай, который обычно подавался в гостиной его жены.
— Боже, — сказал он, — Это прекрасный напиток. Мне кажется, вы спасли мне жизнь.
— Еще чашечку?
— Да, конечно.
Следующая чашка была налита и выпита в дружеском молчании: по одну сторону камина сидел Хью Пастон во фраке, а по другую в запыленном халате сидел старый стервятник. Хью внезапно осознал, что с этим человеком невозможно было соприкоснуться поверхностно, как на Мейфейре. Если кто-то соприкасался с ним, то ему открывался настоящий человек. И он почувствовал, что каким-то непостижимым образом ему удалось соприкоснуться с этим человеком; и что за это человеческое прикосновение что-то в нем цеплялось, словно ребенок.
Глаза старика, глубоко посаженные, сияли яркой голубизной под напоминающими горные хребты надбровными дугами, как у гориллы, и нависающими бровями, которые больше подошли бы на роль усов. Он был гладко выбрит, а его грубая кожа свисала складками, как у ищейки. Рот у него был большим и улыбчивым, словно у верблюда, а губы — тонкими.
С первого взгляда Хью Пастону показалось, что владельцу лавки больше восьмидесяти лет; но на самом деле он был разбитым и одряхлевшим мужчиной шестидесяти пяти лет и выглядел заметно старше из-за халата — одежды, которая обычно ассоциируется с немощностью.