Книготорговец, в свою очередь, смотрел на мужчину, сидевшего напротив, прикидывая, что тому могло быть немного за тридцать, но каким бы ни был его настоящий возраст, он никогда не смог бы уже выглядеть молодо. Он пытался понять, был ли тот на самом деле влюблен в женщину, которая погибла вместе со своим любовником, и решил, что нет. На его лице было то голодное и беспокойное выражение, которого не бывает на лице мужчины, который любил хоть раз в жизни, даже если и пострадал от любви. Это был человек, думал он, который не сумел состояться. Жизнь дала ему все, чего ему хотелось, но ничего из того, в чем он на самом деле нуждался бы. Недостаток духовных витаминов и рахитичная душа были его диагнозами. Книготорговец подумал, что в сидевшем перед ним человеке было слишком много идеализма, чтобы стать алкоголиком, но он, тем не менее, был вполне способен на совершение необдуманных и эксцентричных поступков, если никто не протянет ему твердую руку помощи, и что вероятно он мог бы даже броситься в омут нового брака, лишенного любви, или вступить в разрушительную связь с первой попавшейся женщиной, не испытывая к ней ни единого чувства.
Со своей стороны он искренне презирал Мейфейр со всеми его порядками и делами, и презрение это было самым настоящим, а не старомодной ненавистью к кислому винограду[2]. Ибо он считал, что среднестатистический житель этого района никогда не будет способен держать голову над водой в конкурентном мире, если к нему не будет привязан плавательный пузырь в виде унаследованных денег. Если бы его вышвырнули в жизнь через ворота муниципальной школы, он бы упал в канаву и остался там навсегда. Таким искренним и полным было его чувство собственного превосходства, что ему пришлось преодолеть своего рода снобизм, чтобы протянуть дружескую руку человеку, который не являлся архитектором своей собственной судьбы.
Он внимательно разглядывал своего посетителя и наблюдал за тем, как тот успокаивался и расслаблялся, и имея собственный опыт взлетов и падений в жизни, он понимал, что упадок сил не заставит себя долго ждать и вскоре парень почувствует себя скорее мертвым, чем живым. Он гадал, что можно было сделать, чтобы помочь ему пережить этот сложный период.
— Скажите, могу ли я предложить вам поужинать со мной, сэр? Становится поздно, и — я не знаю, конечно, как вы — но я начинаю испытывать голод.
— Да, черт возьми, как только вы упомянули об этом, я почувствовал, что и я тоже проголодался.
Старик скрылся за дверью рядом с французским окном, зажег газовую лампу и Пастон увидел маленькую встроенную кухоньку, тесную, как корабельный камбуз. Хлопанье газа говорило о наличии газовой плиты за дверью, и через несколько мгновений послышалось благородное шипение.
Старик принес вторую тарелку и поставил ее греться рядом с огнем. Тяжелый черный чайник был возвращен на каминную полку.
— Яичница с беконом вас устроит? — поинтересовался он.
— Первоклассно. Лучше и быть не может!
— Два яйца?
— Да, достаточно.
В удивительно короткий промежуток времени книготорговец появился снова с нагруженным оловянным чайным подносом и начал переставлять на стол в центре комнаты разношерстный набор посуды. Все казалось грубым, но начищенным, за исключением ножей из нержавеющей стали, которые уже много лет не видели доски для чистки.
Старик с сомнением посмотрел на них. Затем он подошел к каминной полке и, очистив ее от книг тем же простым способом, каким очистил диван, стал точить об нее ножи, ударяя то одной, то другой их стороной по белой мраморной поверхности, периодически проверяя их края большими пальцами, а затем вернул их на стол.
—Есть одно преимущество в использовании мраморной полки для чистки ножей, — сказал он, — Она помогает экономить обезьянье мыло. Теперь все готово. Вы идете?
Он запустил руку в огромную кучу книг, которая возвышалась в дальнем углу, немного пошарил среди них, встряхнул их так, что они посыпались на пол лавиной, и извлек из-под них второй кухонный стул, который приставил к столу.
Они уселись. Хью Пастон думал о том, что он никогда в своей жизни не нюхал ничего лучше, чем этот бекон, и не видел ничего столь же привлекательного, как хрустящие края поджаренной яичницы, которую книготорговец подал с той же сковороды, на которой ее готовил.
Они принялись за еду. Старик, казалось, не был расположен к беседе, и Хью Пастон, который чувствовал себя так, как если бы не ел целую неделю, тоже не имел никакого желания разговаривать. Они ели в тишине. По окончании трапезы хозяин поставил черный чайник обратно на свое место на полке и наполнил его водой. Затем он со страшным грохотом скинул всю посуду на поднос и отнес все это вместе на кухню.