Федра некоторое время меня разглядывала.
— Что-то с тобой не так, — сказала она. — Не знаю, что, но чем скорее ты избавишься от этого, тем лучше. Ты начинаешь меня нервировать.
— Не знаю, о чем ты, — сказал я, закинул ноги на скамью и притворился спящим.
— Я поняла, кого ты мне напоминаешь, — сказала она чуть погодя. — Помнишь того человека, который жил у источника, он еще держал двух белых собак?
— Смутно, — сказал я. — Вроде бы его звали Эфтикрит?
— Не знаю, — сказала Федра, — да это и неважно. Помнишь, его хватил удар?
— Да, точно, — сказал я. — Удар.
— И помнишь ли ты, — продолжала она, — после удара он не мог больше ни говорить, ни двигаться, только глаза остались прежними. Рабы выносили его на кресле на улицу и усаживали у дверей, и он там сидел и рассматривал прохожих.
— А прохожие смотрели в другую сторону, — сказал я, — потому что не могли смотреть ему в глаза без содрогания. Я помню. Он вроде был когда-то атлетом?
— Возможно, — сказала Федра, перекусывая нитку и откладывая шитье. — В общем, вот кого ты мне в последнее время напоминаешь.
Я не нашел это заявление забавным.
— Смотри, накликаешь несчастье, — сказал я. — Очень смешно — сравнивать меня с калекой.
— Ну и что же, если это правда, — сказала она. — Думаю, ты был бы совершенно счастлив, сидя на крыльце и разглядывая прохожих.
Ее слова поразили меня — примерно так все и было.
— Я что, так плох? — спросил да.
— Да, — ответила она, — и даже хуже. Ты бы, наверное, обошелся и безо всяких прохожих. О чем ты думаешь, ради богов? Ты работаешь над геометрической теорией или просто считаешь птиц?
— Я не думаю ни о чем конкретном, — сказал я, — разве что иногда радуюсь, что живой.
— Вот это странно, — сказала она. — А ведешь себя будто труп. И притом смирный труп.
— Разве жены не должны радоваться пассивности мужей? — спросил я. — Тебе никогда не нравилось, что я мечусь туда-сюда и все время чем-то занят.
— И еще вся эта чепуха, который ты в последнее время несешь, — продолжала она, — о наших отношениях и так далее. Разве это подходящая тема для разговоров между мужем и женой? Так может философ разговаривать со своим любовником.
Я нахмурился.
— Я просто хотел ясности, — сказал я.
— Ясность присуща всему по природе, — сказала она, — если не запутывать специально. Тебе следует просто жить, вместо того чтобы думать о жизни.
— Звучит, как официальное заявление, — сказал я, издевательски улыбаясь.
Она недовольно насупилась.
— Ты понял, что я имею в виду, — сказала она. — И перестань комментировать все мои действия, как будто ты хор, а я Клитемнестра. Ты постоянно этим занят, я заметила.
— Занят чем?
— Наблюдениями, — сказала она. — Смотришь на людей, слушаешь их, как судья на ярмарке. Спасибо большое, обойдемся без твоих оценок.
— Знаю, — сказал я, — но ничего не могу поделать, это происходит само собой.
— Что тебе надо сделать, — сказала Федра, поднимаясь и собирая швейные принадлежности, — это найти какое-нибудь дело. В противном случае ты превратишься в бога или обломок камня.
— Объясни, — сказал я.
— Ну, — ответила она, снова усаживаясь, — ты иногда напоминаешь что-то такое: бога на горе, или валун, или дерево. Ты просто сидишь или стоишь и смотришь, как будто весь мир — это пьеса, поставленная для тебя одного. Когда ты сам писал, это еще можно было как-то оправдать. Тебе надо было подмечать, как люди говорят и действуют, наверное. Но теперь ты занимаешься этим просто для собственного развлечение, и это ненормально. Или бросай это дело, или начинай писать опять.
— Странно как-то, — сказал я. — Я даже не знаю, нравятся ли тебе мои сочинения или нет. Тебя, кажется, никогда не интересовало, что я пишу. Ты высегда выглядела терпеливой женой, не мешающей мужу придаваться своему детскому увлечению, как будто я собирал ракушки или вырезал кораблики.
Федра пожала плечами.
— Я не знаю, — сказала она. — Не думаю, что ты очень умный только потому, что умеешь составлять строки в рифму, если ты об этом. И я не большой любитель комедии, как некоторые; я предпочитаю трагедию, да и вообще не очень начитанная. Как и большинство женщин, собственно. Но я думаю, ты справляешься со своим делом не хуже прочих, — добавила она. — А может быть, и получше многих. И если уж задача заключается в том, чтобы ты хоть чем-то занялся, то почему бы не этим.
Я сел и обхватил колени руками.
— Стало быть, ты думаешь, что я должен написать пьесу, так? — спросил я.
— Да, — сказала она. — Если не ради себя самого, то хотя бы ради меня. Тогда люди перестанут тыкать в меня пальцами и говорить — а вон идет женщина, которая замужем за трупом. Мне страшно надоело это твое богоподобие, знаешь ли. Ты был совсем другим, когда вернулся с войны, и когда приближался суд — тогда у тебя была цель, и ты мне нравился. Но теперь...