22
Конрад и Оттон, узнав об уходе пражского епископа ко Христу, послали за своим братом Яромиром и вызвали его из Польши. Они сняли с него рыцарский пояс, и он снова облачился в священническую одежду и принял пострижение. Между тем князь Вратислав, стремясь обезопасить себя на будущее и опасаясь, чтобы брат его, вновь став епископом, не вступил в сговор с указанными братьями против него, стал думать, как бы лишить [Яромира] епископства. В то время при дворе князя находился Ланц, некий капеллан, родом из Саксонии. Он происходил из знатного рода, был очень образован и пользовался уважением. Ланц стоял во главе Литомержицкой церкви[369], нравственные качества и образ жизни его не противоречили званию епископа. И так как он всегда сохранял верность князю, тот прилагал все усилия, чтобы Ланц стал пражским епископом. Между тем Конрад и Оттон прибыли из Моравии, привезя с собой брата Яромира. Они стали настойчиво упрашивать князя не забывать о братских узах, об отцовском наставлении и о присяге, которую отец их взял со своих подчиненных и согласно которой они должны были после смерти епископа Севера выбрать в епископы Яромира. Князь [Вратислав] был человек хитрый, весьма искушенный в притворстве и в сокрытии [истинных] побуждений в различных делах. Подобный лисице, которая бежит не туда, куда направляет свой хвост, он, затаив в душе одно, высказал своим братьям другое. «Не следует, — сказал он, — человеку одному судить о деле, для решения которого необходимо заслушать мнение всех. Но поскольку большая часть народа и начальников войска отправилась уже в лагерь, то нет более подходящего, как я полагаю, места для обсуждения этого дела, чем сторожевые ворота [Чешской] страны. Там находятся все самые родовитые из народа, там — самые знатные, там правители [городов] и лучшие люди из духовенства — все те, по решению которых должно происходить избрание епископа». Все это князь [Вратислав] проделал для того, чтобы, находясь там среди своих рыцарей под защитой оружия и стражи, получить возможность противостоять воле своих братьев и, как он хотел, возвести в епископы Ланца. Однако, дурные намерения князя не увенчались успехом, ибо всякая власть от бога[370]. И епископом не дано быть тому, кому это не предопределено или не дозволено богом.
23
Что же еще? Они отправились к сторожевым воротам, через которые идет дорога на Польшу, и там, в месте по названию Добенин[371], князь созвал народ и знатных людей на совет. Братья [князя] стали по правую и левую сторону от него. Вокруг ворот разместились духовенство и правители [городов], за ними стали воины. Князь позвал Ланца, и когда тот встал посредине, князь представил его народу. Громким голосом князь сказал [Ланцу]: «Изо дня в день ты оказываешь мне отличную, верную службу, и это побуждает меня сегодня сделать то, что я хочу осуществить, чтобы потомки [на твоем примере] учились быть верными своим господам. Вот, возьми перстень и посох. Ты будешь главой Пражской церкви и пастырем святых овец». Ропот пронесся в народе, и не прозвучал голос одобрения, как это обычно бывает при избрании епископа. Тут Койата, сын Вшебора, правитель дворца, стал проявлять большое нетерпение. Человек правдивый и прямой в разговоре, он, стоя по правую руку от Оттона, брата князя, сильно толкнул его в бок и сказал: «Что же ты стоишь? Или ты ονος λυρας?[372] Почему ты не поможешь своему брату? Разве ты не видишь, что твоего брата, княжьего сына, оттесняют, что на епископскую кафедру выдвигают выскочку, чужеземца, человека, который пришел в [чешскую] страну без одежды. Если князь нарушит клятву, [данную] отцу, то [плохо] нам будет и души предков наших должны будут воздать за это и понести наказание от бога за нарушение присяги. Ведь нам известно, что ваш отец Бржетислав взял с нас и с наших отцов присягу именем нашей веры, что после смерти епископа Севера епископом станет ваш брат Яромир. Мы стремимся осуществить это, как можем». [Далее, обращаясь к князю, он сказал:] «И если тебе не нравится брат твой, то почему же ты считаешь ничтожным наше духовенство, не малое по численности и равно одаренное знанием, как этот немец. О, если бы у тебя было столько епископств, сколько ты видишь [здесь] священников, которые и родились в Чехии и достойны епископского сана! Уж не думаешь ли ты, что чужеземец любит нас и расположен к этой стране больше, чем местный житель? Ведь такова уж человеческая натура, что любой человек, к какой бы стране он ни принадлежал, всегда не только любит больше свои народ, чем чужой, но даже чужие реки он повернул бы, если бы мог, в свое отечество. Мы скорей предпочтем положить на епископскую кафедру собачий хвост или ослиный кал, чем возвести на нее Ланца. Твой брат, блаженной памяти Спитигнев, кое-что понимал, когда в течение одного дня изгнал из страны всех немцев[373]. До сих пор еще живет римский император и пусть живет. Ты сам становишься им, когда присваиваешь себе власть и жалуешь епископский посох и перстень голодному псу. Но [знай]: ни ты, ни твой епископ не останетесь безнаказанными, пока живет Койата, сын Вшебора».
370
«...ибо всякая власть от бога» — формулировка характерная для идеолога феодального класса.
372
ονος — осел (греч.) λυρα — лира (греч.). Сочетание греческих слов «ονος λυρας » с латинским словом «stare» (стоять) — как это дано в подлиннике — употреблялось во времена Козьмы как поговорка и означало: стоять глупо, подобно ослу, который слушает лиру и не понимает игры на ней. В «Хронике» Козьмы много латинских слов, в основе которых — греческие. Последние попали в латинский язык того времени в результате церковного влияния. Козьма греческого языка не знал. В его время греческий язык в Чехии знали плохо, и греческие слова употреблялись лишь в латинском написании. Подробнее об этом см. A. Kolar. Указ. соч., стр. 51 и сл.; J. Vilikоvskу. Указ. соч., стр. 349 — 350.