После того как человек из числа тех, которые неизвестны, вступил в эти безлюдные пространства[86] в поисках мест, пригодных для человеческого существования, его зоркому взгляду представились горы, долины и пустынные места. Как я полагаю, люди расположили свои первые поселения возле горы Ржип[87], между двумя реками, а именно, между Огржей и Влтавой[88]; здесь они основали свои первые жилища и с радостью стали устанавливать на земле пенаты, которые принесли на своих плечах[89]. Тогда старший, за которым остальные шли как за своим господином, обратился, между прочим, к своим спутникам с такими словами:
''О друзья [мои], не раз переносившие со мной тяжелые труды средь необитаемых чащ, остановитесь и принесите жертву, угодную вашим пенатам. С чудодейственной помощью их мы прибыли, наконец, в отечество, предопределенное нам судьбою. Это та, именно та страна, которую я, как помню, часто обещал вам: никому не подвластная, полная зверя и птиц, меда и молока; воздух [в ней], как вы сами убедитесь, приятный для жительства. Со всех сторон много воды, изобилующей рыбой. Здесь у вас ни в чем не будет недостатка, так как никто не будет вам мешать. Но поскольку в ваших руках будет столь прекрасная и столь большая страна, то подумайте, какое название будет наиболее подходящим для нее». Сопровождающие, словно под воздействием оракула, сказали: «Разве сможем мы найти лучшее или более подходящее название, чем [назвать её] по имени, которое ты, о, отец, носишь; и если твое имя Чех, то пусть и страна будет названа Чехией»[90]. Тогда старший, тронутый словами друзей, стал целовать землю, обрадованный тем, что страна названа его именем; встав и протянув обе руки к небу, он сказал: «Здравствуй, страна обетованная, желанная и искомая тысячи раз, лишенная людей со времени потопа. Приюти теперь нас и, памятуя о людях, сохрани нас невредимыми, умножая наше потомство из поколения в поколение»[91].
3
Если бы кто - либо попытался поведать современным людям о том, какие люди были в те времена, какие нравы были у них, сколь честными, простыми и добросовестными они были, насколько они были милосердны и верны по отношению друг к другу, какие скромность, умеренность и сдержанность были им присущи, если бы кто - либо попытался рассказать об этом нашим современникам, придерживающимся всего совсем противоположного, то он был бы обращен ими в посмешище. Вследствие сказанного, мы опускаем [описание] всего этого и хотим рассказать лишь немногое и вполне достоверное из того, что было в первое время. Век этот был чрезвычайно счастливым[92], люди довольствовались скромной жизнью и не ведали напыщенного тщеславия. Даров Цереры и Вакха[93] они не знали, так как их не было. По вечерам они ели желуди или мясо диких животных. Незагрязненные реки предоставляли им здоровое питье. Как свет солнца, как блага воды, так и поля и леса, даже браки были у них общими. По примеру животных, каждую ночь они вступали в новый брак, а с восходом солнца порывали узы трех граций и железные оковы любви. Каждый, лежа на зеленой траве под тенью дерева, наслаждался сном там, где его застигла ночь. Шерсть или полотно у них не были в употреблении; зимой им служили одеждой шкуры диких зверей или овец[94]. Никто не мог говорить «мое», но подобно тем, кто живет в монастыре, все, чем они обладали, они считали и на словах, и в сердце, и на деле — «нашим». Жилища их не имели запоров. Перед нуждающимися они не запирали дверей, так как ни воров, ни разбойников, ни бедных не было. И не было для них тяжелее преступления, чем кража или разбой[95]. Они не знали никакого оружия, за исключением разве только стрел, да и теми пользовались для охоты на зверя. Нужно ли об этом говорить еще? Увы! Благополучие превратилось в противоложное [явление], общее уступило [место] собственности. Если бедность раньше не была унизительной и пользовалась уважением, то теперь ее стали сторониться, как грязного колеса; страсть стяжания пылает в душе сильнее огня Этны. Вследствие распространения подобного рода пороков изо дня в день все хуже стали переносить друг от друга несправедливые [обиды], которые никто раньше не умел причинять, но не было еще ни судьи, ни князя, к которым можно было бы обратиться со своей жалобой. Поэтому, если только среди племени или в составе рода оказывался кто - либо, обладающий лучшими нравами и более уважаемый за свое богатство, люди добровольно обращались к такому человеку без его вызова, без свидетельства с печатью и с полной свободой толковали о своих спорных делах и о тех обидах, которые им нанесены. Среди таких людей выделился некий человек, по имени Крок[96], его именем назван град, заросший теперь уже деревьями и расположенный в лесу, что близ деревни Збечно[97]. Соплеменники считали этого человека совершенным. Он располагал большим имуществом, а при рассмогрении тяжб вел себя рассудительно; к нему шел народ не только из - его собственного племени, но и со всей страны, подобно тому как к ульям слетаются пчелы, так к нему стекался народ для разрешения своих тяжб. У этого столь многоопытного человека не было мужского потомства; но у него родились три дочери[98], которых природа щедро одарила мудростью не меньшей, чем обычно наделяет мужчин.
86
Результаты археологических исследований указывают на ошибочность этого утверждения Козьмы. См. Ф. Граус. К вопросу о происхождении княжеской власти. — «Вопросы истории». М., 1959, № 4, стр. 145.
87
Гора Ржип расположена в северо-восточной части Чехии, между реками Огрже и Лаба. В. Регель (Указ. соч., I, стр. 226) полагает, что вблизи горы Ржип, в плодородной долине нижней Влтавы, находились издревле селения племени чехов. По мнению З. Неедлы (Z. Nejedly. Stare povesti cecke jako historicky pramen. Praha, 1953, str. 48-49), предание о приходе чехов отражает лишь передвижение одного из племен чехов внутри страны, переход его из основного, первоначального, места поселения в чешской Хорватии дальше в глубь страны, в среднюю Чехию, которая, вначале не была славянской.
89
Данное место «Хроники» находится в противоречии с другим сообщением Козьмы о введении идолов и богов в Чехии сестрой Либуше — Тэткой. См. Ф. Граус. К вопросу о происхождении..., стр. 145 и cл.
90
Это предание является предметом больших споров историков. Представители «бойской теории» (Г. Добнер и др.) доказывали бойское происхождение имени «Чех» («Boemus») и дошли до отождествления Чеха с Сиговесом, под (предводительством которого, согласно Титу Ливию, бойи завоевали Богемию и дали ей свое имя. Противники «бойской теории» (И. Яблоновский и др.) считали, что «Boemus» является латинским переводом первоначального понятия «Чех». В. Регель (Указ. соч., I, стр. 225 и cл.) рассматривает данное предание как типичный прием людей позднейшего времени объяснить происхождение названия своего народа (аналогичный прием объяснения названий характерен и для других народов: германцев, поляков и Др.). Многие историки XIX-XX вв. вплоть до последнего времени считают сказание о Чехе мало ценным, типичным «именным преданием» (так называется предание, которое объясняет происхождение чего-либо по имени объекта, в данном случае — названия «Чехия» по имени «Чех»). Неедлы (Z. Nejedly. Указ. соч., стр. 16 и сл.) указал на очень важные рациональные моменты предания. Обращаясь к варианту предания о приходе Чеха позднейшего чешского хрониста Далимила (XIV в.), Неедлы указывает, что у последнего уточняется, откуда пришли чехи (из страны хорватов); в связи с этим З. Неедлы напоминает, что протославяне — «народ погребальных урн» — пришли в Чехию из северо-восточной Чехии, из страны, которая когда-то называлась Белая Хорватия. В связи с этим, по Неедлы, можно допустить, что данное предание сохранило воспоминание народа о передвижении одного из чешских племен. Предание о Чехе, согласно Неедлы, имеет «очень глубокие корни» (Z. Nejedly. Указ. соч., стр. 17). Описание заселения страны чехами у Козьмы очень напоминает «Энеиду» Вергилия, а речь Чеха к чехам — речь Энея к троянцам.
91
Автор в качестве формы изложения избирает речь или послание. Содержание для них он черпает из народных преданий. Помимо обращения Чеха, в этом отношении характерны речи Либуше (К, I, 5), Тыра (К, I, 12), Болеслава II (К, I, 33), Бржетислава I (К, II, 13), послание Болеслава II к императору Оттону I (К, II, 23) и. послание маркграфини Матильды Тосканской к герцогу Вельфу (К, II, 32).
92
Описание «золотого века» — мотив, характерный для многих древних (Гесиод, Сенека, Цицерон, Тацит, Овидий) и средневековых (Боеции, Лактанций и др.) авторов. Козьма мог встретить описание «золотого века» у хрониста Регинона, которым широко пользовался. Многие историки, особенно немецкие, ценность предания Козьмы о «золотом веке» брали под сомнение, отрицая народный и чешский характер этого предания. Против этой точки зрения выступил З. Неедлы (Z. Nejedly. Указ. соч., стр. 18 и сл.). Подчеркивая традиционные элементы в описании Козьмы, Неедлы, однако, отметил, что в предании «сохранились следы исторической действительности, воспоминание о перг.обытном общественном устройстве и Чехии». По мнению Ф. Грауса, распространенный мотив о «золотом веке» Козьма переработал в феодальном духе. Очевидно, это предание, по замыслу Козьмы, должно было служить укреплению феодального общества. См. F. Graus. Dejiny venkovskeho lidu. D. I. Praha, 1953, s. 289.
95
Ф. Граус обращает внимание на противоречие в характеристике древних чехов у Козьмы: с одной стороны, хронист говорит, что древние чехи не знали воровства, с другой — что воровать считалось самым тяжким грехом. Это противоречие, как и другие, Ф. Граус объясняет так: «... текст Козьмы заставляет предположить, что он обработал более древние предания, сократив и отредактировав их, в результате чего и возникли противоречия» (см. Ф. Граус. К вопросу о происхождении княжеской власти. — Указ. изд., стр. 149).
96
Некоторые историки (например, К. Крамарж, А. Брюкнер) считали оказание о Кроке, как и другие сказания, выдумкой Козьмы. По мнению Нееды, главное в этом сказании — не в имени, а в том, что герой его был не князем, а судьей, что свидетельствует, по мнению Неедлы, о переходном периоде в истории чешских племен — от простых старейшин к руководящему лицу в племени (Z. Nejedly. Указ. соч., стр. 11 и сл.).
97
Существование града, названного Козьмой, не подтверждено археологическими данными. См. R. Тurek. Die fruehmittelalterlichen Stammesgebiete in Bohmen. Praha, 1957, S. S, 32.
98
Предание о трех дочерях Крока считалось некоторыми историками, особенно немецкими, разновидностью чешских сказок, в которых обычно фигурируют три сестры. Этим историкам возразил З. Неедлы, указавший на рациональное зерно в каждом предании. См. Z. Nejеdly. Указ. соч., стр. 25.