Фортунато проводил с женщинами большую часть жизни. Каролина при всей своей красоте была особой неуверенной в себе и ревнивой, сидела то на одной диете, то на другой и неумеренно пользовалась косметикой. С Эйлин все обстояло совершенно по-другому. Появление в ее кабинете ослепительно красивой Каролины, похоже, вызвало у нее лишь легкое изумление. Что же до Фортунато — полунегра-полуяпонца в кожаной куртке и с непомерно раздутым благодаря вирусу дикой карты лбом, — то она словно бы и не находила в нем ничего необычного.
— Вы принесли монету? — спросила она.
Говоря с ним, Эйлин Картер смотрела прямо ему в глаза. Ему давно приелись женщины с внешностью моделей. У этой же был нос с горбинкой, веснушки и примерно с дюжину лишних фунтов. Но больше всего ему понравились ее глаза. Зеленые и блестящие, с маленькими лучиками морщинок в уголках.
Он положил монету на стол, и женщина склонилась над ней, пальцем поправила на переносице очки. На ней была зеленая фланелевая рубаха, вырез которой, насколько Фортунато смог разглядеть, также усеивали веснушки. От ее волос приятно пахло шампунем.
— Можно узнать, откуда она у вас?
— Долго рассказывать. Я — друг Хирама Уорчестера. Если нужно, он может поручиться за меня.
— Этого мне достаточно. Что именно вас интересует?
— Хирам сказал, не исключено, что это подделка.
— Секундочку. — Эйлин вынула со стеллажа у себя за спиной какую-то книгу. Двигалась она порывисто и полностью отдавала себя тому делу, которым была занята в данный момент. Она раскрыла книгу и полистала страницы. — Вот, нашла.
Несколько секунд женщина внимательно разглядывала обратную сторону монеты, покусывая при этом нижнюю губу. Губы у нее были аккуратные, четко очерченные и очень подвижные. Он вдруг поймал себя на том, что гадает — а каковы они на вкус?
— Вот она, — проговорила Эйлин. — Да, это подделка. Ее называют центом Бэлзама. Как здесь написано, в честь Черного Джона Бэлзама. Он отчеканил их в Катскилльских горах где-то на рубеже девятнадцатого столетия. — Она взглянула на Фортунато. — Похоже, это имя мне знакомо, только понятия не имею откуда.
— Черный Джон?
Она пожала плечами и снова улыбнулась.
— Можно мне оставить ее у себя? Всего на несколько дней. Может быть, мне удастся выяснить что-нибудь еще.
— Хорошо.
Из ее кабинета был слышен шум океана, и от этого все происходящее казалось чуточку менее зловещим, чем на самом деле. Он дал ей свою визитку — ту, где было указано только его имя и телефон. Когда они выходили, Эйлин Картер улыбнулась и помахала Каролине, но та словно и не заметила.
Потом, уже в поезде, Каролина спросила:
— Тебе ведь страшно хочется с ней переспать, верно?
Фортунато улыбнулся и ничего не ответил.
— Боже ж ты мой! — в ее голосе явно проступил хьюстонский акцент. Фортунато уже и не помнил, когда слышал его в последний раз. — С этой старой коровой!
У него хватило ума не препираться с ней. Его реакция действительно оказалась чрезмерно острой, туз сознавал это. Отчасти она объяснялась действием феромонов, особой химией сексуальности, которую он научился распознавать задолго до того, как изучил ее научную подоплеку. Но в присутствии этой незнакомой, в сущности, женщины Фортунато вдруг почувствовал себя очень легко, а с тех пор, как дикая карта преобразила его, такое случалось нечасто. Она, похоже, не испытала совершенно никакой неловкости.
«Хватит, — сказал он себе. — Ты ведешь себя, словно мальчишка».
Каролина, которая уже успела овладеть собой, положила руку ему на бедро.
— Дай мне только добраться до дома, — пообещала она, — а там уж я найду способ заставить тебя выбросить ее из головы.
— Фортунато?
Он перехватил трубку левой рукой и бросил взгляд на часы. Было девять утра.
— Угу.
— Это Эйлин Картер. На прошлой неделе вы оставили у меня монету.
Он уселся в постели — всю сонливость с него как рукой сняло. Каролина перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой.
— Да, я помню. Ну, удалось что-нибудь узнать?
— Похоже, я напала на след. Как вы смотрите на то, чтобы проехаться за город?
Она заехала за ним на своем «фольксвагене», и они отправились в Шендейкен, небольшой городишко в Катскилльских горах. Он оделся как можно проще, в джинсы, темную рубаху и старую спортивную куртку. Но ни своего происхождения, ни отпечатка, который наложил на него вирус, он, разумеется, скрыть не мог.
Они остановились на асфальтированной площадке перед белой дощатой церквушкой и не успели выйти из машины, как дверь церкви открылась. На пороге появилась пожилая женщина в дешевом трикотажном костюме; голову она повязала шарфом. Она несколько раз с ног до головы смерила Фортунато взглядом, но в конце концов все же подала ему руку.
— Эми Фэйрборн. Вы, должно быть, те самые люди из города.
Эйлин представилась, и женщина кивнула.
— Могила там, — махнула она рукой.
Надгробие представляло собой строгую прямоугольную мраморную плиту, расположенную за белой кладбищенской оградой поодаль от остальных могил. Надпись над ней гласила: «Джон Джозеф Бэлзам. Скончался в 1809 году. Да сгноит Господь его душу».
Ветер запутался в складках куртки Фортунато, донес до него слабый аромат духов Эйлин.
— Темная это история, — начала Эми Фэйрборн. — Теперь уж никто и не разберет, где там правда, а где — вымысел. Бэлзама все считали колдуном, и жил он на отшибе от остальных, в горах. Впервые о нем в наших краях услышали году в тысяча семьсот девяностом. Никто не знает, откуда он здесь взялся, говорят только, что откуда-то из Европы. Старая песня. Чужак, да еще и живет особняком, вот его и винят во всех смертных грехах. Коровы кислым молоком подоились или выкидыш у кого случился — все он виноват.
Фортунато кивнул. Сейчас он сам чувствовал себя чужаком — а еще обнаженным, уязвимым. Повсюду, куда ни глянь, виднелись только деревья и горы, лишь справа от него на вершине холма, словно древняя цитадель, возвышалась старая церковь. Природа, по его мнению, была хороша лишь тогда, когда существовала в виде островка в центре города.
— Однажды вдруг невесть куда пропала дочь кингстонского шерифа, — продолжала Фэйрборн. — Это случилось в начале августа тысяча восемьсот девятого года. Как раз в ту пору, когда празднуют Ламмас. Шериф собрал мужчин, они вломились в дом к Бэлзаму и обнаружили девушку, раздетую и распростертую на алтаре. — Женщина сверкнула зубами. — Так рассказывают. Бэлзама застукали в каком-то чудном наряде и в маске. С ножом размером с вашу руку. Как пить дать собирался ее прирезать.
— Что за наряд? — спросил Фортунато.
— Монашеская сутана. И песья маска — как говорят. В общем, остальное можете сами представить. Его вздернули, дом подожгли, землю засыпали солью, а дорогу, что вела к дому, перегородили засекой.
Фортунато вытащил из кармана монету; другая так и осталась у Эйлин.
— Ее, если я не ошибаюсь, называют центом Бэлзама. Вам что-нибудь об этом известно?
— Да, у меня самой дома таких штуки три или четыре. Время от времени их вымывает из могилы дождем. Что в землю ушло, то когда-нибудь наверх да выйдет, как говаривал мой муж. А он здешнего народу немало схоронил.
— Эти монеты похоронили вместе с ним? — уточнил Фортунато.
— Все, что нашли. Когда поджигали дом, в подполе их целый бочонок отыскался. Видите, какие красные? Говорят, от высокого содержания железа или что-то в этом роде. А тогда болтали, будто бы он добавлял в медь человечью кровь. Как бы там ни было, монеты из конторы шерифа пропали. Большая часть народу считала, что это жена Бэлзама с ребеночком их увели да и были таковы.
— У него была семья? — спросила Эйлин.
— Их мало кто видел, но да, у него была жена, и сын тоже. Когда Бэлзама повесили, они сбежали в город. Так, во всяком случае, говорят.
На обратном пути ему удалось немного разговорить Эйлин, и женщина рассказала ему кое-что о себе. Родилась она на Манхэттене, в конце шестидесятых получила степень бакалавра изобразительных искусств в Колумбийском университете, пробовала себя в общественной деятельности и социальной работе, но забросила это занятие — со стандартным набором жалоб.