По возвращении на старый континент Краб узнает, что одна за другой организуются экспедиции в попытках вновь найти дорогу в утраченную, забытую Америку, чтобы восстановить с ней отношения и столь прибыльный для всех нас на протяжении пяти последних веков товарооборот.
Краба не проведешь. Он, впрочем, никогда всерьез и не верил в существование Америки, этих легендарных земель, придуманных, чтобы привлечь к себе внимание, записными рассказчиками, земель, которым оказали полное доверие владыки, стремящиеся отвлечь своих подданных от нищеты и скуки, двух проводников революции, и поставить себе в заслугу якобы имевшие место дипломатические успехи, оправдывая тем самым собственное пребывание у власти.
Америка!
Можно не сомневаться, что имя Краба навсегда останется связано с разоблачением этого грандиозного мошенничества.
Краб догадывается, что предмет развернувшейся там, у антиподов, грандиозной войны, опустошившей целые страны и десятикратно уменьшившей население, — не кто иной, как он сам, Краб, что он находится в самом центре конфликта и даже является его единственной причиной. И он этим искренне, глубоко расстроен. Он этого не хотел.
По наследству Крабу отошла во владение необъятная пустыня; правда, чтобы выполнить волю завещателя, он не вправе ее продавать, должен оставить все как есть и никогда в ней не появляться. Что не мешает ему чувствовать себя там как дома.
— Вот здесь строится мой дом. Я не стал дожидаться завершения работ; поскольку в нем уже можно жить, вчера я в него въехал. Как видите, основное уже сделано, — добавляет Краб, указывая на обширный пустырь, лишенный всяких следов человеческого обитания. Но тому, кто приходит в недоумение и пытается доказать, что строительство дома еще не начиналось, он возражает: — Вход и выход уже на месте, то же можно сказать и о настежь распахнутых окнах, остальное же — роскошь, без которой я преотлично обхожусь. У философа крыша в голове, добавляет он. Потом растягивается прямо на земле, прямо под открытым небом, и засыпает.
Краб — последний из мудрецов, единственная цель его лишенного желаний тела — стареть, беспрерывно и до самого конца стареть.
Но слепая ночь заблудилась в эпохах. Точнее, она не участвует в общем мировом прогрессе. С ней ничего не поделать человеческим козням — ни за, ни против: ночь неприкосновенна. Людские решения затрагивают только день. Ночь же не обращает на них внимания, пренебрегает произошедшими с начала времен изменениями, в частности — интеллектуальной эволюцией Краба. Для нее ничего не изменилось. Краб убеждается в этом при пробуждении. Аврора поднимает розовый пальчик у него между чресел. Он голоден. До чего утомительна юность.
Земля превращается в пыль или грязь, вода застывает или испаряется, воздух, если не доводит до насморка, обжигает, а ветер, который ерошит ваши волосы, не менее грязен, чем старая расческа, — но, если Краб не ошибается, огонь всегда остается самим собою, подобным, верным самому себе: непреклонным, неподкупным, неотъемлемым, решительно враждебным любому компромиссу. Доверять можно только огню. Одному огню. Поэтому именно в огне и собирается жить Краб. Там ему будет хорошо.
Краб и в самом деле переезжает, не покидая своего дома — вонючей, непригодной для жилья лачуги, что походит на старую заброшенную мельницу, обреченную перемалывать плевелы запустения и забвения. Достаточно спички, ее простенького огонька, этакой искорки первого дня рождения, и внутреннее убранство не замедлит вспыхнуть новыми красками. Можно подумать, что огонь дожидался в уголке момента вскарабкаться на шторы. Но не говорите, что он тлел, а не то рассердите этого петуха. Он был в засаде, скрытный, как хищный зверь. Он ждал своего часа. Огонь любит показаться в окнах, только он и может затмить папу в разгар представления, даже если тот и воспылает в свою очередь, вспыхнет как факел, дабы его затмить.
С треском лопаются стекла. Огонь расправляет свои непомерные члены, немедленно распускает их, занимает все место, здесь, в этих стенах, он у себя дома, ему уже тесно, он избавляется от мешающей мебели, более не откладывая, принимается за разрушительную работу по расширению, снимает перегородки, ему в голову приходит удачная мысль объединить три этажа в один, наивно дымит камин, флюгер на крыше крутится как волчок, красные, оранжевые, желтые языки пламени расцвечивают слуховые окна, каждый из них оказывается добычей всех остальных, и те возводят его на костер, где он и выпрямляется во весь рост, подобно пытаемой ведьме, которая проклинает вас, гнусных судей, черствых, сухих священников и священников потных, проклинает заплывшие жиром фигуры сбежавшихся зевак, смехотворных простаков, и с гордостью преподносит Сатане Странноприимцу не только свою прекрасную асбестовую душу, но и валежник длинных худосочных конечностей, серные пряди потрескивающих волос и десяток взлетающих в небо голубых искр своих ногтей.